Василий Титов - Соловьи

Мучило Варганова только одно, а именно то, что не сказал он Головачеву, что лось слеп, не знал, как Павел Матвеич к этому отнесется. «Да какое это имеет значение!» — решил он вдруг и махнул в сердцах на свое угрызение рукою.

На охоту они выехали в воскресенье. Утро было в тот день ясное, с легкой поземкой, но не холодное. Юшка дожидался их на дороге в условленном месте и сразу повел команду на болото. Было договорено, что Юшка укажет им стоянку, а сам пойдет по ветру вперед, чтобы лось слышал его запах и не боялся, как своего. Эту тактику придумал сам Юшка. Шли тихо, без скрипу, без кашля. Юшка ткнул рукою в приболотные ивняки, а сам вперед двинулся. Разглядел лося первым Варганов. Он подвел Сергея Анастасьича к кусту ивняка и указал ему цель. Павел Матвеич встал по другую сторону куста и поднял готовое к бою свое ружье. Ждали, когда Варганов поднимет руку и махнет. Метров шестьдесят отделяли их от Слепыша. А он стоял и как будто дремал. Только большие уши его, как локаторы, двигались из стороны в сторону. Но ничего не слышал Слепыш своими ушами, и уши уже отказывали ему служить. Для него все было тихо вокруг. Только однажды открыл Слепыш свои невидящие вежды и задвигал ноздрями, когда Юшка был уже впереди него и ветер донес до Слепыша его запах. Но запах был свой, и Слепыш успокоился.

Вот тогда и грянули два выстрела, показавшиеся и Сергею Анастасьичу и Павлу Матвеичу, как один. Дублерство Павлу Матвеичу удалось. В тот момент, когда Кутафьин вскинул ружье и повел им на бок Слепыша, Павел Матвеич, уже взявший цель, боковым зрением поймал, как Кутафьин нажал на спуск и в тот же момент сделал то же самое. Он даже и ружье свое успел опустить к ноге вовремя, так, что Кутафьин не заметил этого движения.

А уже в это время, вначале дернув головой, потом дрогнув передними ногами, Слепыш валился всей тяжестью, скользнув грудью по снегу, наземь. Когда подошли, Варганов поздравил Сергея Анастасьича, а тот, пожимая руку его, говорил:

— Как странно я стал стрелять. Метил я ему в бок, в сердце, под переднюю лопатку, а угодил в голову. Можно сказать, что чисто случайное попадание.

Варганов и Головачев на это даже не переглянулись. Павел Матвеич за куст зашел, разрядил ствол от пустого и второго цельного патрона, усмехнулся довольно и пошел к машине. Что будет с лосем дальше, его не интересовало.

Свежевать лося остались Варганов и Юшка. Откуда что у Юшки взялось, когда он принялся за эту работу. Голову Варганов тут же отделил и завернул в кусок брезента. Сделал это он, во-первых, потому, что нельзя же было показывать никому, что лось был слеп. Сам Кутафьин этого и не заметил. Не заметил этого и Головачев. Во-вторых, Варганов сделал это потому, что Головачев хотел сделать из головы Слепыша чучело. Рога его о тринадцати полных отростках лежали уже в машине. Их в осиннике где-то отыскал Юшка и еще утром выволок на дорогу. Известно, старые лоси уже к середине января сбрасывают свои «канделябры», только молодые, и то редко, носят до февраля. Рога эти были могучи, сильны, лопатисты. Лучший подарок Эльвире от своих охотничьих трофеев Павел Матвеич хотел сделать именно такой.

Тушу лося разделили на две части. Задняя предназначалась как трофей Сергею Анастасьичу. Ее завернули в простыню и отнесли в машину. Передняя часть пошла как награда Юшке. Мучил Юшку сейчас один вопрос — как увести со двора лошадь и запрячь ее в сани, чтобы все это добро, что Юшке в награду досталось, включая и шкуру Слепыша, дружкам в Рождество переправить. Юшка прикинул, на сколько пол-литров это добро тянет, и теперь соображал, как обмануть бдительность отца.

А старый Митроха третий день уже не выходил из дому. Сегодня он и печки не топил, и корову с конем напоил всего один раз, — неможилось леснику. Все тело старика горело каким-то непонятным огнем, и ноги смертельно ломило. Он лежал то на печи, то слезал и ложился на задник у двери, где было прохладно, и думал о себе. Сам он себе представлялся тоже каким-то старым лосем, вроде Слепыша, совсем, совсем остаревшим лосем. Знал старик, что Слепышу не долго жить осталось, да и знал и то, что и сам-то он долго не проживет. Смерти он не боялся, давно привык к мысли, что время помирать придет все едино. Тревожило другое — как помирать? Юшка, непутевый младший, из головы не шел. Никакой надежи на него, никакой опоры. Может, так помирать придется, что и во вшах, в грязи, в собственных испражнениях валяться придется, а он и воды напиться не подаст. Мучился старик, думая эти думы, и не знал, что сотворилось на болоте и что стало со Слепышом.

А тем временем Павел Матвеич приближался к дому. Если Варганов думал в это время о том, как хорошо угодил он Кутафьину и теперь еще больше может рассчитывать на его симпатии и поддержку; если Кутафьин думал, как хорошо провел он время на охоте, встряхнулся и какие вокруг есть отличные люди, совсем друзья, в случае чего от которых можно ждать поддержки, то Павел Матвеич думал о другом.

Павел Матвеич думал, как он скоро, почти сейчас, приедет домой, схватит в охапку свою Эльвиру, зацелует ее, затискает, а потом примет ванну, переоденется в пижаму, сядет за стол и скажет двусмысленно, именно в том роде, как говорят «рога наставил»:

— А я тебе рога привез.

Правда, помимо этих мыслей в дороге Павлу Матвеичу пришли мысли другие, связанные с тем, что предстояло делать приближающейся весною. А предстояло сделать немало — осуществить еще одно нововведение, которое утверждалось на местах сверху. Предстояло весь паровой клин в области засеять по весне горохом с тем, чтобы по гороху по осени сеять озимые. Занятые пары — так называлось это нововведение. Павла Матвеича оно очень тревожило. Когда об этом нововведении были получены указания из Москвы и Павел Матвеич с ними ознакомился, его вызвал к себе Анатолий Васильич Протасов, спросил:

— Что вы думаете об этом?

— Думаю об этом плохо, — отвечал ему Головачев откровенно.

— Почему? — последовал новый вопрос.

— А вот почему, — отвечал Головачев Протасову. — Потому, что без чистых паров при недостатке удобрений полеводство осуществлять нельзя. Чистые пары нужны не только для борьбы с сорняками, а и для устойчивых урожаев. Весной, когда нужно сохранить влагу в почве до осени, мы их перепашем и на этом потеряем в полях много влаги. Потом за лето горох выберет порядочно влаги из почвы. После гороха нам опять нужно пахать под озимые. Здесь в это сухое время года почва почти теряет последние запасы влаги, а озимое зерно ложится в почти сухую землю. Хорошо, если оно попадет под большие осенние дожди. А если нет? Дожди в эту пору у нас бывают самые малые. На будущий год можем остаться и без хлеба.

Павел Матвеич остановился, взглянул на Протасова, который слушал его молча и перелистывал какие-то бумажки на столе, продолжал: