Василий Титов - Соловьи

Когда вернулись с носилками Кушнарев и Головачев к месту, где оставили Еремея, то его и найти сразу не удалось. Лежал у кудрявой елочки уже не живой Еремей, а мертвый, совсем снежком припорошенный, как мешок, сенцом набитый. И умер не от ран, а от пули, которую пустил себе в висок из трофейного пистолета. Рядом только пустой спичечный коробок лежал да окурочки. Полную пачку «Казбека» раскурил Еремей, прежде чем предать себя смерти решился. А больше ничего ребятам не оставил, даже слова не написал на папиросном коробке, хоть карандашик нашли рядом с ним. Не умел сибирский, упорный парнишка Еремей ни писать, ни говорить хороших разных слов еще в академии, так что уж тут писать ребятам, когда и сами знают, что делать и каков он. Сумел только «не быть лишним на земле», о чем и говорил ребятам часто до смерти: «Я, коли меня покалечут, так и считайте, что не жилец. Калекой я — лишний на земле. А убьют наповал — не я виноват».

Покопали под елочкой, зарыли Кривых. Вадим трофейный его пистолет разрядил, выкинул обойму, всего одну пулю оставил в нем, а пистолет в вещевой мешок опустил, как память о друге, и поклялся носить его столько с собой, сколько позволят обстоятельства. Не знал Вадим, что этот злосчастный пистолет добавит немало горечи к его дальнейшей судьбине.

Ну и не стало среди них Еремея.

А что сами они, ребята? Да что! С первых же дней войны возмужали, словно сразу им по тридцать лет стало. Осерьезнели, огрубели лицом и телом. Головачев так и глядел молодцом. Но вот что у него было странным — над товарищами-бойцами все как-то повыше себя ставил. И все в стороне, все молчит, все наблюдает. Кушнарев и в такой обстановке, как все. Головачев же нет. Все молчит, все одаль ото всех, все словно повыше своих товарищей. Кушнарев и с винтовкой своей обращался, как с помощницей. Возьмет ее запросто на ремень да и идет с ней, как на охоту. Головачев и винтовку носил иначе. Снимет ее с ремня, оглядит и осторожненько поодаль поставит. А взять на ремень, так прежде опять оглядит эдаким официальным взглядом, вскинет на плечо, весь подтянется и тогда уже шагнет, придерживая ее за приклад у бедра. В походе Кушнарев шажист, развалист, идет запросто. Головачев мелкошажист, прям, идет, словно колонну сопровождает.

Такими были эти ребята в начале войны, когда началось накатистое наступление наших войск под Москвой и когда немцы ходом отодвигались, пятясь по-рачьи, на старые, уже пройденные рубежи — на запад. К весне продвижение это стишилось. Под Москвой умолк гул орудий, а враг стоял от нее все же недалече — под Гжатском. Калининский фронт стабилизовался и начал уплотняться. И когда ребята были уже в частях, нацеленных на Ржев, оно совсем стишило.

Лето девятьсот сорок второго года было самым жестоким и самым тяжелым для осажденной нашей страны. Если еще в мае в сводках Совинформбюро говорилось о наших больших успехах на харьковском направлении, а на участке под Ржевом, где стояла часть Кушнарева и Головачева, шли бои местного значения, то к августу под Ржевом все гудело, и нельзя было понять сразу — готовится ли здесь прорыв на запад или на восток той или другой стороной, или идет просто нажим, сдерживающий и сковывающий немецкие войска группы «Центр».

Угадывали события немногие. Из солдат, кроме прежних направлений, мало кто знал, что уже с июня и июля появились новые, надвигавшиеся все ближе на восток фронты: Донской, Кавказский, Воронежский, Сталинградский. Хлеб Кубани, нефтяные разработки Майкопа, скот Калмыкии — все уже было взято немцами, и враг силился выйти на Волгу, чтобы отрезать север от юга, Москву от Урала.

Группа войск «Центр», отброшенная от Москвы в зимнем наступлении, остановилась под Ржевом, хорошо укрепившись, и тогда, когда уже немецкие колонны надвигались на юге на Волгу, под Гжатском, всего в нескольких часах езды от Москвы, стояли те же немцы. Мало кто тогда хорошо осознавал, что нажим под Ржевом есть всего-навсего только мужественный маневр, направленный и рассчитанный на то, чтобы отвлечь на себя как можно больше резервов этой злосчастной группы «Центр», сковать ее, облегчить судьбу войск, отходивших и укреплявшиеся на Волге и вставших на Северном Кавказе; там уже начинали закладываться прочные камни победы — победы волжской.

Если издали, с какого-нибудь бугра, в эти августовские дни довелось бы кому-нибудь взглянуть на Ржев, тот, видимо, не нашел бы ничего необычного в облике этого города. Были дома, были деревья, была даже тишина, затаенная над ним, похожая на большое ожидание. Но вблизи или в самом городе все было не так. Если наши стояли напрочно на отбитом у немцев бывшем аэродроме, то немцы стояли напрочно в бывшем военном нашем городке. Земля всюду, где было надо, взбугрилась от блиндажей, землянок, ходов сообщения, переходов, и по зорям можно было слышать часто со стороны всех этих укреплений и русскую и немецкую речь.

Днями, неделями шли бои за какой-нибудь холм или участок земли, ожесточенные, отупляющие, изнервливающие бои, и часто кончалось тем, что ни холм, ни клочок земли никому не доставался и все надо было начинать заново.

Но все это было после того, как Кушнарева уже не было, а Головачев продолжал служить все в той же части.

В мае под Ржевом и Кушнарев и Головачев, как и многие другие, находились в резерве. Из этого резерва и были они назначены нести службу регулирования на контрольно-пропускном пункте. И находился этот пункт в лесной овражистой местности. И если не все, то многие дороги и тропки вели через него на передовую.

Служил этот контрольно-пропускной пункт у Малиновой балки для той цели, чтобы ни отбившийся от части детина, ни «рану́шка» какой не шли там, где не положено, а шли там, где всем идти уготовано.

Командовал им бравый младший лейтенант Баблоев. До войны, он был милицейским работником, с первых дней войны вступил в армейский строй. В составе КПП — пять-шесть человек. Иногда их возглавлял офицер, а чаще сержант.

И все как-то складывалось так, что нести службу у Малиновой балки и Головачеву и Кушнареву приходилось тоже вместе. Стоят близко друг от друга и видят друг друга, а только Вадиму всю Малиновую балку видно, Головачеву — не всю: холмистый мыс вылез в балку между ними, по этот мыс и видит балку Головачев.

Кто назвал этот суходольный овраг с отвершками под лещиной и кустистым дубняком Малиновой балкой — неизвестно, должно быть топографы. Вершиной да оврагом называют в этих местах такие эрозийные сооружения природы. А тут по-донски: балка! Так вот по этот край Малиновой балки в мае несли свою службу и Кушнарев и Головачев, а по тот край ее, за высоким, горбатым увалом, были наши передовые позиции. Иной раз там тихо, а иной раз такая перестрелка пойдет, так там, за увалом, все громыхает, что казалось и Головачеву и Кушнареву не раз — вот и начался тот прорыв на запад, которого долго и с нетерпением ждали все от мала до велика.