Василий Титов - Соловьи

С того момента, как был похоронен под елочкой Еремей Кривых, согнулся было Вадим, сгорбился и умолк надолго. Идет ли, сидит ли — все молчит, все горбится. От начальства не раз замечания получал по поводу своей выправки, раз даже мокрой вороной был назван. А к самой весне повеселел, распрямился, стал опять самим собою. И балагурить стал, и посмеиваться. Боец как боец.

Только и тут не был Вадим похож совсем на всех тех, с кем в строю стоял. Можно было выделить его чем-то из всех других. У всех других даже разговоры обыкновенные, солдатские, бытовые. А Вадим все про что-нибудь такое, что с мирной жизнью связано, заведет. Про научные вопросы рассказывает, про книги, а то и про цветок какой ранний, хоть про желтую приболотную калужницу.

У кого в карманах «солдатский порядок» и мало чего в них лежит, у него и в карманах шинели, к весне полученной вместо полушубка, по-прежнему гильзы пустые от патронов звенят, а в них жучки да таракашки, бумажками закупоренные, сидят. Или пучок какой-нибудь травы из кармана кажется, или кусок древесной заболони торчит, разрисованный личинкой закорыша.

Где сядет Вадим, там достанет что из кармана, рассматривает, в записную книжку что-то пишет или зарисовывает. Липилюшкин как-то раз смотрел, смотрел на него, да и рассмеялся, и сказал:

— Или водяной, или профессор, все знает.

— Почему же водяной? — спросил его, смеясь, Вадим.

— А потому, — отвечал Липилюшкин, — что у нас в Барабе только водяной все и знает. Водяной хозяин у нас и за каналами смотрит, и где подсушка нужна, где подмочка и все другое нужно. Все знает.

И хоть было не совсем понятно, при чем тут водяной, когда в Барабе за этим водхоз смотрит, а все же за Вадимом с этого часа укрепилась кличка: «Профессор-водяной».

А что Вадим с Головачевым? Какие у них отношения? Да особенно никаких. Он для Вадима то же, что и все. Головачев да и Головачев, вот и все отношения. Иногда Вадим и ему что-либо скажет. Павел выслушает так, как будто не слышал ничего, отвернется и промолчит. А то вдруг независимо голову вскинет, вскочит, ногой сделает так, словно что-то отшвырнул, резко пройдется три — пять шагов туда, сюда, да и опять сядет так, как будто ничего не слышал, словно фыркнет. Вадим поглядит на него так светло исподлобья, ухмыльнется, замолчит, а сам себе на уме.

Да Головачев не только с Вадимом, а и с любым бойцом себя так держал! Ему все казалось, что он не то, что они, он и автомат свой носил так официально, словно не в части служил, а был к ней прикомандирован. Особенно фыркал Головачев тогда, когда что-нибудь замеченное на контрольно-пропускном пункте сообщал Вадим. Вадим расскажет, ну вроде того, что-де сегодня одного «рану́шку» задержали, самовольно со стреляной ногой в тыл пошел. А Головачев фыркнет эдак молчаливо, нетерпеливо ногой двинет и отвернется, словно сказать хочет: «Заткнись!»

Оживал Головачев, становился как-то еще подтянутее, когда к ним в землянку приходил Баблоев. Появлялся он не часто, но ежели появлялся, то уж бойцы при его появлении всегда расцветали. Но было бойцами и Кушнаревым замечено, что уж очень Головачев как-то странно держался во время его прихода, словно хотел обратить его внимание на себя. Держится ото всех поодаль, подтянут, молчалив, Баблоева глазами «стрижет». Но Баблоев побудет среди бойцов, спросит о том о сем, да и уйдет. А Головачев словно и заскучает, словно ему что-то не удалось. Вадиму все это не очень нравилось. Ничего доброго не ждал он от такого поведения Головачева.

И вот однажды случилось такое, отчего Вадиму потом долго не спалось, отчего потом долго было тоскливо на душе. А случилось вначале вот что. В один из дней немцы вдруг начали атаку на наши позиции. Разумеется, боя Вадиму не было видно. Наши позиции за Малиновой балкой тянулись по одну сторону широкой долины с озерками и болотинами, где часто уже по зорям слышался крик утиных стай и журавлиные переговоры. Немцы стояли по ту сторону долины, за Малиновой балкой, и обе стороны вели порою ожесточенные бои за этот клочок земли.

Вадим как заступил на пост, так и понял сразу: немцы сегодня напрут. Там началась такая пальба, так рвались снаряды и мины, что ему было ясно — денек будет жаркий. А потом вдруг Вадим услышал, как справа от него, там, где Малиновая балка, загнувшись, вливается в долину, появились и пошли в стороне от их поста наши танки. «Тридцатьчетверки!» — прикинул Вадим и семь штук насчитал их, покуда они двигались по участку, хорошо им просматриваемому. Но как скоро танки прошли, так же будто скоро и вернулись там же. Во всяком случае, так показалось Вадиму. Только, заметил он, возвращалось с поля боя уже не семь машин, а шесть. Не было седьмого в этом танковом подразделении, уже не было. «Неужели подбили?» — с тревогой подумал Вадим. Но, к своему удивлению, через короткое время после того, как шесть танков прошли домой, поверх бугристой противоположной стороны балки, почти прямо против Вадима, седьмой появился и на мгновенье застыл на краю склона. Вадим сразу даже как-то опешил. «Откуда он? — изумленно подумал Вадим. — Как его угораздило пройти там? Бугры да ямы вокруг». Но в тот момент, как это он подумал, танк и не съехал, а, должно быть, тяжестью своей массы как будто сполз с крутого, очень крутого склона оврага в дубовый отвершек и в нем встал.

Встал он так, что укрылся сразу со всех сторон, только башню и видно маленько было, да и то не шибко — весь в дубняк замаскировался. Невдалеке «юнкерс» загудел, близко где-то ударила несколько раз наша зенитка. Гуд «юнкерса» отдалился и не стал слышен. Вадим притаился за бугорком и тревожно наблюдал — что там делается в дубняке возле танка. «Если там жив человек, может, помощь какая нужна?» — думал он. И только было принял решение дать знать о случившемся командиру, как увидел, что из дубняка возле танка появился человек в шлеме танкиста и направился через балку прямо к нему. А вслед за танкистом из того же дубняка появились еще два бойца в шинелях, и один из них, по-видимому здоровый, поддерживал хромающего и припадающего на левую ногу.

Танкист шел вразвалку, ниже бедра хлопала по его правой ляжке полевая сумка, по лицу была густо размазана запекшаяся кровь. Танкист шел прямо на Вадима, и сплевывал на землю, и все вытирал тыльной стороной руки запекшиеся от жажды губы. Пораженный видимым, Вадим сделал несколько шагов ему навстречу, остановился. Остановился и танкист, когда до Кушнарева ему оставалось пять шагов.

— Здоров! — сказал Вадим и козырнул танкисту.

— Здоров! — сказал танкист и подошел вплотную к Вадиму.

— Подбит?

— Нет, — ответил танкист. — По правому баку дали, солярку выпустили. Главный бензобак цел. На последних каплях сюда дошел.