Василий Титов - Соловьи

Что он умел, когда кончилась война? Да ничего, кроме того, что дала ему сама война. Но что это за специальность? Чем и кем он был подперт извне? Да ничем, кроме этой своей занятости и внимания Баблоева. А что бы, если вслед после войны отказаться ему ото всего этого и опять шагнуть в Тимирязевку? Вот этого-то, не имея склонности к научной работе, Головачев сообразить для себя не захотел. Ну агроном? Ну специалист? А дальше что? Опять село? Нет! То, что он оказался в Житухине, для него было, как ему казалось, чистой случайностью, потому что после войны ему и взяться-то было не за что. Головачев возлагал надежды на свое счастье больше, чем на что-либо другое. Это он еще в Обояни решил, заехав по пути с Запада проведать, что и как там. Отец был жив, мать тоже, даже бабка была жива и все работала. Из Житухина Головачев посылал им кое-что, но почти не писал, а коли и писал, так в том духе, что-де жив, здоров, того же и вам желаю.

И, несмотря на то что лелеял Головачев надежду как-то выпрыгнуть из Житухина, теперь он знал, что это не скоро случится. Он знал, что служба его — это такая служба, в какую зря людей не берут и запросто с нее не отпускают. Кадр! Не простой человек — кадр! Вот в чем было «трудное место» в расчетах Головачева. Он это знал хорошо, хоть тайно и надеялся и на счастье, и на возможную помощь Баблоева. Он также знал, что в районе ему придется просидеть долго и на скорую перемену дел в жизни надеяться нечего. Поэтому он, не сближаясь особенно ни с кем, все же присматривался к людям житухинской стороны, надеясь как-то и здесь проявить себя.

Больше всех Головачеву нравился Андрей Андреич Сазонов, человек мягкий, но прямой, вот уже пятый год возглавлявший работу партийной организации района и больше всех получавший всегда разных указаний, замечаний, разносов и решений из областного центра. Его не любил Промедлентов, называя его «салолом с белладонной» за то, что именно в нем было хорошо, — за мягкий характер. Головачеву он нравился за прямоту, с которой вел дела района, за беспокойный характер, который проявлялся во всем даже тогда, когда дело касалось пустяков или мелких каких-либо житейских случаев. Головачев, не имея никаких задних мыслей, однажды ему сказал при встрече на дороге, в его машине, когда Андрей Андреич подобрал его, шагавшего по мартовской снежной мокрой грязи куда-то в район:

— Право, не знаю, чем я у вас здесь занимаюсь. Кругом тишина мирская, а я вот уже скоро год все ее слушаю.

— Оно, может быть, и не совсем так, — отвечал ему Сазонов, — да ведь у вас должность такая.

— Да, должность, — ответил Головачев и перешел на разговор о том, что скоро сев, а он слышал, что по осени все — и семенное зерно тоже — было сдано в хлебопоставку.

— Да вот ждем, когда дадут семян, — отвечал Сазонов. — Да еще каких дадут? А покуда ни машин, ни семян у нас нет.

— Отчего это так? — спросил Головачев.

— Таково планирование, — отвечал Андрей Андреич. — Области осенью надо было выполнить хлебопоставку полностью. По урожаю, то есть, по запланированному. А запланированного-то у нас нигде не получилось. Оттого и семенное у нас ушло. Где его возьмут — это не наше дело. А сеять покуда нечем.

— Но если даже и дадут вовремя, в кондиции ли оно будет? Я недоученый агроном, но, конечно же, понимаю, что урожай зависит не только от почвы, климата, удобрений, но и от качества семян.

Это Головачев сказал без той задней мысли, чтобы дать знать собеседнику кое-что о себе. Он это сказал запросто и искренне тревожимый непонятным ходом многих дел в районе, о которых слышал уже по селам и колхозам.

— Ах вот как! — сказал Сазонов и вгляделся в Головачева. — Где же учились, почему же — недоученый?

Головачев коротко объяснил.

— Да, война многих оторвала от своих дел и бросила туда, где человек и быть не ожидал, — сказал, выслушав его, Андрей Андреич. — Все же надо бы кончить вам ваше образование. Разве нет возможности кончить заочно?

— Право, не знаю, — с грустью ответил Головачев и вышел из машины, попросив остановиться там, где ему требовалось сойти.

К концу первого года службы, когда на ней Головачев стоял еще как штык, ближе всех он все же сошелся с Христофором Аджемычем. Было это потому, что наперво старик был его соседом, а еще и потому, что старик ему чем-то нравился. То, что Повидлов полиглот, музыкант, книжник и рассказы о его энциклопедическом образовании ходили по всему району, Головачева заинтересовало сильно, и он решил не избегать его. «Старик одинок, как я, а живет какою-то своей интересной жизнью», — думал Головачев о Повидлове не раз и твердо решил поближе с ним познакомиться.

Первое знакомство, более определенное, чем то, что дала ему общая кухня и мелкие неназойливые услуги и предложения Повидлова, состоялось как-то зимним глубоким вечером, когда Головачев, отужинав, лежал на своей холостяцкой койке в сапогах, подстелив под них газету, и перелистывал один из томов энциклопедии. Он вот так лежал, перелистывал том энциклопедии, как вдруг почувствовал неопределенную тревогу, и в голову ему пришли какие-то непонятные два слова: рабатка и рустика. Головачев перебрал оставленные Текучевым тома энциклопедии, на литеру «Р» тома не было. А слова рабатка и рустика из головы не шли. Наоборот, они так и сверлили мозг, лезли в него, и Головачеву показалось, что его пробирать начинает какой-то озноб.

Он встал, прошелся по комнате и вдруг решил идти к Повидлову, чтобы узнать, что такое рабатка и рустика. Он прошел в коридор, постучался к Повидлову и услышал глухое, старческое: «Войдите». Головачев вошел, и по привычке замечать все сразу, увидел, что комната старика хорошо прибрана, в ней было много столов, два из них под бумагами, остальные под цветами, занавески на окнах, несмотря на поздний час, не опущены.

Позднее Головачев узнал, что Повидлов каждую субботу устраивает в своей комнате «генеральную чистку» — трясет коврики, выколачивает одежду, сметает и вытирает пыль, моет пол. Однажды он даже нашел на кухне газету, на полях которой рукой Повидлова было записано: «Суббота: 1) вечером закончить главу о двустишиях частушечных; 2) проверить маринады; 3) мыть волосимое с керосином». Когда Головачев спросил его, что это значит «мыть волосимое с керосином», Христофор Аджемыч заразительно рассмеялся:

— Это вы откуда взяли? Я на чем-то записывал это. Волосимое? Да голову мыть с керосином! Перхоть, перхоть, понимаете?

— А проверить маринады?

— Да банки мои с соленьями разными проверить! — с тем же смехом отвечал старик. — Я кое-что на зиму сам таким образом припасаю. Огурцы, например, маринованные лучше соленых. Или слива, вишня маринованная. Не пробовали? Угощу. Заходите.