Василий Титов - Соловьи

Чтение, слушание музыки, вольные и невольные беседы с людьми — все это не удовлетворяло его сердца, не убавляло его тревоги, и в этот вечер, когда он ушел от Повидлова и лег в кровать, перед ним ясно встал вопрос: «А какая у тебя цель в жизни?» И он вскочил с кровати, походил впотьмах по комнате в носках, которых не снял на ночь, и разволновался. «Да, цель. В жизни должна быть цель. А служба есть только служба». И полный тревог и душевной сумятицы, вновь забрался под одеяло, укрылся шинелью и решил: «Спать! А шнурки на ботинках всегда можно завязать так, чтобы они не развязывались».

Но тут он вспомнил о Промедлентове, о службе с ним и у него и опять разволновался. «Да сколько это будет продолжаться? — спросил он себя. — Район, свидетели, подозреваемые, сам как штык каждый день и час, а потом что? Нет, я что-то должен делать. Я ничем не защищен в жизни, кроме службы. Нет, надо что-то делать».

И неизвестно, сколько бы вот так еще раз у него было, сколько бы он ни тянул и ни мучился вопросом, что надо что-то делать, если бы однажды он не решил продолжать образование. «Хоть агроном, а там видно будет, — решил он. — Не год, не два же еще как штык стоять у Промедлентова и выслушивать его сентенции».

Но вскоре случай помог ему и избавиться от Промедлентова, и принять другое решение: жениться. Было это на другой день после третьего и долгого вечера, проведенного им у Повидлова, когда они говорили не о поэзии, не о песнях, а о женщинах и когда старик деликатно, боясь не обидеть бы Головачева, сказал ему:

— Не ждите, молодой человек, когда вас полюбят в первый раз, ждите, когда в последний. Это если не самая сильная любовь, зато самая надежная. А у вас еще и первой не было. Торопитесь!

А наутро, когда он пришел на службу, в кабинете Промедлентова раздался властный звонок, не такой, какой бывает, когда звонят из районного учреждения, а такой, когда в район звонят из области, то есть очень громкий звонок, властный звонок.

По звонку Пармен Парменыч сразу догадался: область! Он поспешно схватил трубку и сказал: «Слушаю!» Он сразу догадался, что звонят по прямому проводу, потому что голос, сказавший: «Головачева!» — прозвучал чисто и без помех, так, как будто бы человек был в двух шагах от Промедлентова.

Пармен Парменыч смутился, посчитав вызов Головачева по его телефону ошибкой. А по голосу он уже знал, что звонит Баблоев.

— Товарищ начальник, — сказал он в трубку, — у аппарата Промедлентов.

— Головачева! — как отрубила, сказала вновь трубка, и у Пармена Парменыча сразу отвисла нижняя челюсть и густые сплошные черные брови его развалились надвое.

— Товарищ Головачев, к аппарату! — прокричал он в полуоткрытую дверь и вытянулся у стола почти навытяжку.

Головачев вошел и взял трубку, сказав:

— Головачев слушает.

— Слушай-ка, Головачев! — услышал он из трубки голос Баблоева и повеселел. — Ты что там, в пожарные перешел, что ли, и ждешь звонка, когда тебя на пожар вызовут?

— Не понимаю, товарищ полковник, — сказал в ответ Головачев и смутился.

— Чего ты не понимаешь? — продолжала трубка голосом Баблоева, и так громко, что все, что она говорила, слышал и Промедлентов. — Чего ты не понимаешь? Там у вас по району грабеж идет, какая-то банда скот по ночам режет и увозит, а вы сидите и цыплят выводите?

— У меня нет об этом сведений, — робко ответил Головачев.

— «У меня»! — перебила его трубка голосом Баблоева. — В отделении есть. У Пармена Парменыча есть. Банду разыскать, обезвредить. Дело поручаю лично тебе. Через неделю доложишь.

И сказав последние слова уже мягко, Баблоев положил трубку.

Промедлентов как встал, так и стоял столбом, и брови его не сходились. Только тогда, когда Головачев осторожно положил на вилку трубку и, не взглянув на Промедлентова, двинулся к двери, тот вышел из оцепенения, кашлянул пересохшим от молчаливого волнения горлом, сказал, растерявшись:

— Товарищ Головачев, все же как-то неудобно через мою голову действовать. Неудобно, говорю. В чем дело, тут какое-то недоразумение?

— Товарищ начальник, — ответил Головачев, — вы слышали, что говорил полковник? Через неделю я должен доложить о выполнении задания. Где взять сведения?

— Возьмите у Дровалева.

Выполнение поручения, которым Головачев занялся прямо с ходу, в районе позднее получило название «Федькино дело» и для Головачева имело, и тоже несколько позднее, не малое и совсем не второстепенное значение.

Когда Головачев ушел от Промедлентова, он почти ничего не знал о том, что в Житухинском районе, да и не только в Житухинском, как в тот же день узнал Головачев, а и в Рогачевском и сопредельном Понизьевском, начали вдруг твориться кем-то такие подло-темные дела, что если бы не оставалось вкруг них человеческих следов, все можно было бы назвать «волчьими делами». О том, что с колхозных и крестьянских дворов пропадал скот, Головачев слышал и до этого, но, занятый выполнением поручений Промедлентова, не придавал этому никакого значения и в толки об этом не вслушивался. Когда же он в тот же день узнал, что сразу по трем сопредельным районам объявились какие-то такие лихие мастера, которые начали красть со дворов и из стад скот так ловко, что исчезали бесследно, и местная милиция с ног сбивалась, а напасть хоть на след их никак не могла, то он удивился отношению к этому явлению Промедлентова. А крали неизвестные те молодцы не как-нибудь по малости, овцу, там, прирезали, свинью придавили. Дело доходило уже до того, что в колхозе «Восход» племенного быка Федьку сумели украсть, и так, что от него не только духу, а и следов не осталось.

Что мастера работали одним и тем же приемом, было ясно и милиции. Пропадала ли корова со двора солдатки, исчезала ли она из стада, всегда клешнятые следы вели только до дороги. У дороги следы бесследно исчезали. Собаки-ищейки, которые были на службе у милиции в Понизьевском районе, не раз причуяв след, тут же начинали чихать, юлить, откалываться от следа, словно он был заколдованным или круто посыпан дустом. Да оно на самом деле так и было.

Меры, принятые милицией по контролю за продажей мяса на торжищах и базарах, ничего не дали. При проверке всегда оказывалось, что колхозники продавали только свою убоину, на что у них были справки и от колхозов и от сельсоветов, а диких, то есть торговавших мясом без справок, так ни одного случая зарегистрировано и не было. Милиция была уже склонна думать, что такой способ кражи скота, когда скот выводили на дорогу, на которой были всегда тысячи разных следов, не есть дело рук какой-либо организованной банды, а запросто было делом каких-либо отдельных удальцов. Тем более, что в этом краю и прежде отдельные случаи такого порядка кое-где были отмечены.