Василий Титов - Соловьи

А тем временем, покуда Мокей разыскивал быка, сметливая Авдотья обнаружила самую простую вещь: шесть четких следов — четыре копытных, два человеческих — шли прямо из коровника по сырой еще весенней земле до самого районного грейдера, до которого от коровника было с полкилометра.

Дойдя до грейдера, Авдотья обнаружила следы на обочине, а когда попробовала покопаться в подозрительном месте, как словно бы присыпанном свежей землей, обнаружила целую лужу крови. И поняла тут Авдотья, что на этом месте и был Федьке конец. А как поняла, так и ударилась на село, и, ввалившись, едва держась на ногах, в правление, а потом и в кабинет председателя, так и руки сшибла и в голос:

— Федьку-то, Федьку-то зарезали!

Когда Мокей, едва волоча ноги, появился на деревне, тут уж работал участковый милиционер, молодцеватый сержант со сверхсрочной военной службы Калина Нестеренко. Он самолично проследил следы от коровника до грейдера, самолично покопался в луже сгустившейся крови, присыпанной землей, взял в газету образец. А потом он допросил толково Авдотью, старика Мокея, арестовал его и доставил в райцентр.

Старика через три дня, с подпиской о невыезде, отпустили восвояси, потому что улик против него никаких не было, а что произошло с ним, так он чистосердечно рассказал. А произошло с ним самое обыкновенное. В обиде на то, что его отстранили от стада, а приставили к быку, он в тот вечер дома не ужинал, а прихватил на скотный двор с собою кое-какую снедь, бутылку тернового самогону, задал на ночь Федьке корму, подпер закладкой от кормокухни слегка ворота изнутри, поужинал чем бог послал да и лег спать в кормокухне на ларе, расстелив на нем старые мешки. Ну, а что дальше было, так это уже всем известно, особливо Авдотье Озорновой, которая первой его и выручила из беды.

Рассказывая это, старик сокрушался.

— И как его, эти черти окаянные, бандюки эти самые, увести могли? Ить он, властелин этот сорокапудовый, близко к цепи меня не подпускал. Я ему и корма и воду бочком подходил подавать. А сам и ворот не закрывал, и все на них поглядывал, коли сорвется с цепи и наподдать захочет. Ить у него никакого человеческого отношения ко мне не было, сплошная единоличная психология. Знать, тут работали большие мастера, коли такого забулдыгу забубенного обротать без звуку могли. Правда, было у меня во сне, слышал, он, должно, середь ночи уже бунеть поболе стал. Бунит и бунит, окаянный! А мне с этого самого самогону ну никак не прокинуться. И будто силился прокинуться, а не получалось. А потом мне тут анделочки разные стали сниться, серафимчики какие-то. Сладостно так уж мне сделалось, что и прокинуться забыл. А как на рассвете прокинулся, как вспомнил про анделочков, так и спохватился: да у меня беда какая-то, кому это анделочки будут успокоительные сниться, коли беды нет? И я сразу торк в дверь-то, а она заперта с той стороны. Я голову в продушину и орать. С час блажил, а никто не слышит. Ажник всю голову отвертел, всю шею истер о бревна, заноз набрался. А другой и щели в кормокухне нет, выбраться даже через потолок невозможно, будь оно неладно. Уж так прочно помещение сгрохали, что ни одной дыры лишней, ни окна в нем. Свет только в него через дверь и падает. И уж, наверное, мне еще полдня вопить бы, коли бы не Авдотья. Это она чем свет в этих местах только и ходит. А что касается мастеров, то тут, уж извините, — мастера! Восхищению подобна работа такого властелина уговорить, истинно восхищению подобна.

Получив известие о случившемся, сам допросив перепуганного вконец старика Озорнова, ответив на вопрос позвонившего к нему Андрея Андреича, который только всего и спросил, что он думает об этом, Пармен Парменыч тут же суммировал все пять случаев кражи колхозного скота, решительно отсек все семь случаев хищения скота «индивидуального пользования» и, составив бумагу, доложил об этом «по восходящей» в область.

Читая все эти протоколы, дознания, показания и все другие бумаги, предоставленные Дровалевым, Головачев хорошо заметил, что через все дела тянулась тут одна примета: во всех двенадцати случаях кражи скот из стада ли, со дворов ли доводили прежде всего до грейдерной дороги, а на ней все следы исчезали. Головачев проследил названия сел и деревень, сверился с картой района и заметил, что все они, эти села и деревни, в которых был уведен и похищен скот, находятся близ районного грейдера, в полуверсте, версте от этой большой дороги, пробегающей через все три района с запада на восток. Грейдерная дорога эта, построенная недавно, Житухинский район пересекала полностью, захватывала полудугой понизьевскую низкую землю, потом летела на стыке этих районов в Рогачево, за которым и выходила на асфальтированный государственный большак.

Даже в тех случаях, когда скот был выкраден с пастбищ, оказалось, что и пастбища находились в версте, полуверсте от этой дороги. Перечитав бумаги, сделав нужные выписки, Головачев спросил Дровалева:

— О скольких случаях поставлена область в известность?

— Только о тех, когда дело касается колхозного скота.

— Значит, о пяти. А почему же не о всех?

— Да зачем же о всех-то? — удивился Семен Агеич. — Основная наша задача — охрана колхозного и государственного имущества. А ежели писать о темных единоличных делах, так тут можно впасть в ошибку и столько на район пятен намазать, что на самый худой счет попасть можно.

Головачев кашлянул, но ничего на это не ответил. «Дорога и все случаи кражи скота близ этой дороги — все это путеводная нить, за которой мне надо следовать», — решил он.

Прочитывая милицейские дела и бумаги, Головачев нашел среди них еще три подозрительных дела. Но дела эти не касались кражи скота. Дела эти были связаны с самовольным отстрелом лосей в Понизьевском лесничестве, за что браконьеры рассчитались штрафом. Фамилии и адреса их Головачев выписал на всякий случай, не придавая им значения. Но дела эти привлекли его тем, что в них была обозначена фамилия какого-то Никифора Заглобы, уроженца из-под Бобруйска, тридцати лет от роду, инвалида войны, который жил в селе Ба́жье без определенных занятий, довольствуясь пенсией и огородом жены, учительницы начальных классов бажьевской школы.

Фамилия эта привлекла его тем, что, наперво, этот самый Заглоба был в двух случаях замешан, как продававший лосину, добытую браконьерами, а во-вторых, тем, что чутье Головачева подсказало ему иное — зачем это Заглобе, родившемуся и жившему так далеко на запад от Житухина, вдруг приехать и поселиться здесь? Там, далеко на западе, и «ставочек, и млыночек, и вишневенький садочек», а он забрался в такую неинтересную сторону, как Житухинский район, да взял вот и осел тут напрочно. И Головачев решил проверить эту фигуру. «Раз торговал браконьерской лосиной, проверить следует», — решил он.