Василий Титов - Соловьи

— Иван Иваныч, да это же обыкновенное, бытовое. Вы это к прокурору переправьте. Там скорее пойдет. Только оно что-то давно у вас лежит, — заметил Головачев, показывая на дату, проставленную в конце письма. — Месяца четыре получается?

— Да, что-то в этом роде, — неохотно отозвался председатель сельсовета и спрятал письмо в ящик стола.

— Ну, а теперь к леснику Носолеву, — сказал Головачев шоферу, когда вышел и стал садиться в машину.

К леснику Головачев ехал, почему-то уже убежденный, что дело у него выйдет, что он найдет нить, за которую ему останется только потянуть и все вытащить наружу. И радовался тому, что такое дело поручено ему. «Не чета поручению с машинкой. Тут хоть есть над чем поработать», — размышлял он дорогой, направляясь к Носолеву.

Лесник Головачеву понравился. Он приехал к нему под самый вечер, когда тот сидел с семьей у толстого медного старинного самовара, пил чай, жаловался на ломоту в ногах и руках, говорил, что, должно, к ночи дождь пойдет, потому что комар «расшалился», «прохватывает через гимнастерку». Головачев вошел, отрекомендовался, окинул все разом взором, запомнил, что за столом было всего семь человек: лесник, женщина, несомненно его жена, потому что с нею вкруг стола на лавках сидело еще пять белоголовых созданий один другого мал-мала. Рослый, по-фронтовому еще статный, в старой, но совсем чистой солдатской гимнастерке, лесник встал из-за стола, подошел к Головачеву, щелкнул каблуками чисто вымытых кирзовых сапог, не спеша, с достоинством протянул руку. Головачев перехватил внимательный взгляд его синих, совсем еще синих глаз из-под рыжеватых густых бровей и решил, что к разговору лесник расположен. Он вопросительно взглянул на Головачева, велел убирать со стола и коротким жестом приказал ребятам удалиться. Все пятеро — две девчонки, трое мальчишек — выкатились за дверь, прихватив — с молчаливого, одними глазами спрося у матери, согласия — по куску хлеба, и тут же их босые пятки засверкали по дорожке к сеннику, где старая женщина, примостившись на скамеечке, доила тучную черно-белую корову.

В избе пахло щами, травами, снаружи, через открытое оконце, молоком и березовым, преддождевым листом. Головачев, словно сто лет подряд ничего подобного не видел и не слышал, вслушивался, как ударялись, должно быть, уже в полное ведро струи молока, как женщина говорила корове: «Стой!» — и он опять вспомнил свое Обоянье, бабку и ее сиплый, но какой-то хороший голос: «Сёдни Лукерья-комарница, комары коров начинают одолевать. Доила, так и мне все руки изжиляли».

Он подождал, когда хозяйка уберет со стола, потом первым сам подсел к нему, пригласил хозяина.

— Служивый? — спросил он почти ласково Носолева.

— Служивый, — отвечал тот, завертывая самокрутку так ловко, скоро и красиво, как это умеют делать только бывалые строевые солдаты.

— Где служили?

— На Белорусском, у Черняховского, — отвечал с достоинством Носолев, а в глазах играли голубые искорки не то смеха, не то сдержанного степенства.

— Так, — сказал Головачев. — Приходилось и там бывать. Вы знаете, зачем я к вам? По поводу вашего письма в милицию. Разумеется, никто покуда знать об этом не должен. И я вас не буду расспрашивать. Я попрошу вас рассказать все, что вы сами об этом думаете.

Лесник расправил бороду на гимнастерке, сказал:

— А, вы насчет понизьевского кордона. Так тут мне есть малость рассказать. Только не почтите это за наклеп какой. У меня с тем кордоном общего ничего, сами понимаете — в двадцати километрах друг от друга.

— Нет, я этого не думаю, — сказал Головачев.

— Так вот вы говорите — сами расскажите. Тут трудно что-нибудь самому наверняка рассказать. Однако место это мне не нравится.

— Не нравится! — утвердительно сказал Головачев. — Почему?

— А вот почему, — затянувшись махоркой и выпуская через ноздри дым, сказал, глядя на Головачева и пригнув бородатое лицо к груди, лесник. — Глухое место. А поглядите, сколько туда разного люду забродит, разных машин завертывает. Кажись, уж на этом кордоне им и делать нечего. Сечи там нет, вывозка случайная, хворост там какой-нибудь, падунец на дрова. А ездят туда, что в район какой. И дорога-то мимо кордона лесом идет, и до кордона-то от дороги с километр, а многие норовят на кордон завернуть. Ну и места глухие. Овраги лесные, воронки, ну, провалы эти карстовые и дубняк столетний, что не везде и проберешься. А глядишь, и там не то что тележный, а и машинный след намят.

— А скажите, — спросил Головачев, — какого типа машина тогда прошла, про которую вы в заявлении говорите?

— Машина-то? — так же задумчиво глядя на Головачева, продолжал лесник. — У нас в районе ведь все одинаковые, старые М-5, полуторатонки. А это была машина какого-то нового образца. И ось у нее пошире, и скаты задние двойные. Похоже, это машина нового образца, послевоенная. А видал я такие в совхозе, в нашем совхозе, их там штуки три-четыре уже.

— В совхозе «Подлучье»? — спросил Головачев.

— В «Подлучье», — ответил лесник. — Совхоз он у нас один. Може, конечно, где и еще есть новые такие машины, но мне сдается, что это подлучьевская машина была, скаты совсем новые и необыкновенные. На дороге словно шоколадки от них остаются.

— Шоколадки? — спросил Головачев. — Ну а насчет этих буераков лесных, воронок в лесу — что же, сами видели, сами бывали?

— Бывал, — отвечал лесник, — этой весной и бывал. Корова у меня ушла из дому, дня три пропадала, по следу ее там добрал. И вот впечатление: есть и там следы машинные, а уж какие, разглядывать было и некогда, да и незачем. А вот «шоколадки» запомнились. Об этих следах ко мне в голову пришло после пропажи быка восходовского, так бы не подумал. Да и то ничего утвердительного и сейчас про те следы сказать не могу. Просто подозрение: зачем там машины?

— И что же эти места вам сказали?

— А то, что там черт те чего спрятать можно, не то что корову. Иные следы, видать, зимние. Взять те места может только сильная машина. Иные следы к воронкам этим идут, а иные с другой стороны от воронок тянутся и в обход на грейдер выходят.

О, это уже походило на прямой путь к цели. И Головачев тут же решил ехать в совхоз. «Познакомлюсь-ка я с этими «шоколадками» поближе», — сказал он сам себе и, попрощавшись с лесником, уехал.

Ночевал Головачев в ту ночь в «Подлучье», у директора совхоза Ильи Авдеича Звонцова, с которым знаком не был до этого. Он не сказал ему, однако, о цели своего приезда. Он попросил лишь только, чтобы к утреннему наряду отвели его к машинам и чтобы машины до этого, если они все дома, никуда не выходили. Гаража в совхозе не было, машины оставляли запросто во дворе конторы совхоза, обнесенной с трех сторон тесовым забором. Вид у конторы был неказистый, у двора тоже, но все было слажено из свежего леса, отстроено недавно.