Василий Титов - Соловьи

А когда все трое поднялись по склону оврага, цепляясь и хватаясь за ветки кустарников, цепко вросших в каменистую почву, они были удивлены собачьим лаем, доносившимся со дна глубокой карстовой воронки. И когда подошли, то увидели двух собак за каким-то непонятным занятием. Они то начинали взбрехивать, то принимались кружиться возле одного какого-то места, которое их чем-то привлекало. Неистовствовал особенно рослый, сильный кобель той самой костромской породы, собак которой держат и лесники и охотники потому, что хороши они в охоте и «по перу» и по зверю. Собаки, должно быть, были одни, никого вблизи них не было видно.

Кобель крутился возле груды камней, должно быть, скованной еще льдом, потому что на дне карста лежал еще снег, и то наседал на груду камней, то с брехом отскакивал. Со стороны казалось, что костромич добирает так понорившуюся лисицу или накололся на ежа. Другая собака, тоже костромской породы, но совсем еще молодая, должно быть, щенок по концу первого года, тоже пыталась помогать старому костромичу, наскакивала на то, на что брехал и возле чего крутился кобель, смешно, по-щенячьи отскакивала в сторону и все взбрехивала.

Минут с десять Головачев, Нестеренко и шофер Игошин молча, но с улыбкой наблюдали эту необычайную охоту собак на что-то неведомое, покуда рослый кобель не обозлился вконец и не заработал перед камнями лапами, разгребая снег и силясь что-то вырыть из-под груды камней. Тогда Головачев взглянул на Нестеренко, тот выбрал и поднял с земли увесистую валежину, и они стали спускаться в карст. Собаки, удивленные появлением людей, но, как все воспитанные охотничьи собаки, да еще, видимо, удравшие без позволения из дому и знающие, что за это бывает наказание, мгновенно влетели на край карста, постояли там, покуда люди спускались вниз, а потом удивленно и дерзко взбрехнули по разу и исчезли в кустарнике, обступавшем провал.

— А собаки-то лесниковы, — сказал Нестеренко, направился к груде камней, где рослый кобель пытался что-то откопать из-подо льда и снега и где словно бы пещерка была привалена камнем. Да тут же Нестеренко и вскричал: — Шкура! Так и есть шкура! Идите сюда, здесь шкура торчит.

Шкура? Не находка ли? И эти самые «шоколадки» от машины со скатами, как у черного из совхоза. И, несмотря на то что, стоя у пещерки, от которой Игошин лесиной отвалил камень и из которой ударило холодом и настоенным запахом ледника, на котором долго хранили мясо, и, несмотря на то что Нестеренко исступленно кричал: «Холодильник!», — Головачев больше ни глядеть, ни слушать ничего не хотел и скомандовал всем выбираться наверх: «В сторожку, к Аверину!»

И едва, проехав в обход леса, дав большого крюка, остановил Игошин машину у крыльца сторожки, как неистовый брех двух собак, тех самых собак, что откапывали шкуру в карстовой воронке, но уже загнанных во двор и хорошо припертых, заставил чернобородого лесника Егора Аверина выглянуть в окно и поспешно убраться с лицом удивленным и даже смущенным. К удивлению Головачева, едва он выскочил из машины, заметил он, что в сторонке от сторожки стояла здесь уже та совхозная грузовая машина, на которой долговязый черный верзила выехал в рейс сегодня поутру. И следы, следы, «шоколадки» эти самые от двойных задних скатов машины были точь-в-точь такими же, как и «шоколадки» следов машины в овраге.

И тогда Головачев проделал самое простое, что и нужно, пожалуй, было делать — с ходу взлетел на высокое крыльцо сторожки так, что поспешивший за ним Нестеренко чуть не растянулся на ступеньках, не рассчитав шага и не достав сразу одной из них. А Головачев дверь распахнул таким широким рывком и так тряхнул ее, что она на пяте едва устояла, и это было в тот миг, когда лесник едва успел поставить пустую поллитровку под лавку и накрыть полотенцем какую-то снедь на голой столешнице.

А черный стоял у стола и пытался трясущимися пальцами застегнуть на себе синий новый ватник.

— Из совхоза? — спросил Головачев.

— Из совхоза, — отвечал здоровенный детина, пытавшийся безуспешно застегнуть на себе синий новый ватник.

— Фамилия?

— Жидилёв, — отвечал верзила.

И Головачев сразу принял решение, и властно приказал он Жидилеву:

— Идите в машину. Аверин, одевайтесь и вы.

Заголосила было жена лесника, возившаяся у печки, дурным голосом вскричал молодой петушок, ходивший по избе, но все это продолжалось одно мгновенье, все это не придало никакой драматичности или значимости сцене, которая разыгралась в избе.

А еще через три дня после этого, в понедельник, ровно через неделю после звонка Баблоева, Головачев по телефону из кабинета Пармена Парменыча докладывал своему шефу, что шайка обнаружена, обезврежена, в преступлениях призналась. Баблоев только и ответил, выслушав Головачева: «Ну вот и все, а вы боялись». И, не услышав в трубке на свою шутку смеха Головачева, спросил: «Интересные есть?» Головачев отвечал, что «есть один, но содержать арестованных негде — в милицейском закутке содержатся». Баблоев обещал прислать в тот же день машину.

Во вторник утром Жидилева и Егора Аверина увезли в областной центр. С ними в эту печальную путь-дорогу отправился и сын Аверина, Трофим, мужик молодой, наглый рожей, трусливый глазами, «жигаль» с рогачевского кирпичного завода. С ними на жестких долевых сиденьях трясся тот самый Заглоба из Ба́жья, на которого теща писала письмо в сельсовет. У этого никого не оставалось. Жена, учительница начальной бажьевской школы, уважаемая всей бажьевской малой ребятней Лидия Прокофьевна, не знала, как себя и вести, когда арестовали мужа. Заглоба на нее даже глазом не повел при аресте. Теща в слезах лежала в постели, предсельсовета, робкий Иван Иваныч, выходивший последним из их дома и замешкавшийся в избе, успокоил тещу Заглобы шепотом:

— Это, Мария Ивановна, не по вашему письму. Письмо у меня, успокойтесь.

Теща только и простонала в ответ:

— Пропадет он теперь, чуяло сердце!

На допросе Головачев спрашивал Заглобу, как они совершали свои «операции».

— Как? — отвечал Заглоба. — Просто! Трошка выслеживал, где брать. Жидилев подъезжал, я выводил. Вот и все.

— Как же вы это буйного быка могли вывести? Он же не подпускал.

— А кто умеет, чего же не вывести. Слово такое знаю. Петушиное, — отвечал Заглоба.

Головачев спросил:

— А потом ножом в затылок и на машину?

— А то как же? — не смущаясь, отвечал Заглоба. — Три таких мужика да быка на машину не вскинут. Крана-то у нас не было.

Головачев подумал: «Быка! Они танк опрокинуть могут, ишь экскаваторы шагающие».

А на вопрос Головачева, куда сбывали мясо, Заглоба отвечал:

— Не знаю, не мое дело было. Мое дело было вывести, прикончить, освежевать. А уж в схронах они его держали, они и сбывали. Я только за долей приходил.