Василий Титов - Соловьи

— Заочно, — отвечал Павел Матвеич.

— Гм, ладно, — сказал Баблоев, — учись. А покуда работай, там видно будет.

Баблоев уехал. А Павел Матвеич почувствовал, что он теперь был не плохо подперт службой в районе, по крайней мере защищен на то время, пока закончит образование, а жениться — так это же проще всего! О, теперь Головачев не отдал бы задарма своего завоевания, он бы напомнил о своей заслуге везде, где нужно было бы, чтобы защитить его и отстоять. Теперь он думал, как закончить свое образование, которое, конечно, кончать придется заочно.

И вспомнил тут он впервые о том, что при старой Петровской академии заочный агрономический факультет существует. Он даже подскочил на своей одинокой кровати среди ночи, когда не спалось, и долго в носках, которые не любил снимать на ночь, ходил по своим комнатам. «Идея, выход найден!» — говорил он сам себе, торжествуя.

И уехал в Москву. Это была та самая поездка в Москву, когда он встретился с Алешкой Гиревиковым и он затащил его в ресторан «Баку» и все приставал к нему с каким-то тюрбо. В Москве Головачев почувствовал себя совсем провинциалом, хоть одет был в приличное штатское платье и даже шляпу в облцентре купил.

В академии нельзя лучше как хорошо все устроилось, главное — быстро. Никого из старых знакомых он там не застал, зато все еще работала сильно постаревшая Ольга Михайловна. О, как она обрадовалась ему! Бумаги Головачева были найдены быстро, быстро он был зачислен на заочный факультет с зачетом пройденных трех курсов, и Головачев возвратился в Житухино с единственным и последним заданием, после защиты которого диплом сам по себе в карман влезает.

А задание было из самых простецких. Добросовестное выполнение его означало и завершение госэкзамена, и право на деятельность в той области науки, которую запросто называют — агрономия. Задание заключалось в том, что Головачеву было предложено испытать отзывчивость на урожай ржи, озимой пшеницы и льна при использовании сидеральных, то есть зеленых, удобрений, главным образом бобовых культур и гречихи. Головачев вспомнил, что эта наука — сидерация — есть целая и стройная система возделывания земли, когда главная роль в поддержании плодородия почвы принадлежит веществам, воспринимаемым растениями из атмосферы. С этой целью взращиваются и запахиваются в зеленом виде растения, обогащающие почву азотом и органическими другими веществами. Для этой цели всегда рекомендовались бобовые, рапс, иногда гречиха. Видимо, в академии полагали, что рапс культура у нас не распространенная, почему рапс, видимо, и заменен был реже всего рекомендуемой гречихой, хоть в понизьевском хозяйстве Обреимова и Облысимова рапс потихоньку не сходил с сидеральных полей. Но при чем в задании Головачева был лен, он не понимал. Не понимал он этого потому, что, во-первых, в Житухинском районе льна не сеяли нигде, а сеяли коноплю; во-вторых, потому, что Головачев совсем не знал, как быть ему с этой частью задания, которая была все же обязательной.

Зная старую, слышанную еще в академии шутку, что «диссертации делаются из диссертаций», Головачев зло решил: «Должно быть, кому-то проверенные сведения там требуются, вот и воткнули мне в задание лен. Лен — растение яровое, весеннее; рожь, озимая пшеница — культуры озимые. Как совместить этот разрыв в задании, срок выполнения которого полтора неполных года?»

Но Головачев вышел из затруднения. Еще тогда, когда только поверхностью мозга схватывал он и взвешивал все возможности свои кончить эдаким образом свое образование и накоротке и очень точно прицелился к попытке «провернуть это дело» в совхозе «Подлучье», с директором которого он уже был хорошо знаком, он уже в это время знал, что все ему удастся. Что ни говори, а Илья Авдеич Звонцов обязан Головачеву выручкой в том, что в районе уже называли «Федькиным делом». Ведь это же он, Звонцов, подписывал, не читая, подорожные путевки шоферам, почему Жидилев гонял у него куда хотел. Не будь этого, может быть, банда и не смогла бы развернуть своей деятельности — без машин так чисто не сработаешь. Словом, знал Павел Матвеич, что со стороны Звонцова в затеваемом деле препятствий ему не будет.

К тому же знал он хорошо и то, что «Подлучье» было как раз тем самым хозяйством, в котором его задание провернуть можно было блестяще. Слухи о Двух Модестах давно дошли до Головачева и то, что они не избегали сидерации полей, а наоборот, и вопреки уставному ведению хозяйства, потихоньку из года в год держались ее, он и решил разом в том плане, что база для выполнения задания у него уже существует.

Как он уладил в академии вопрос, не будучи причастным напрямую к сельскому хозяйству, с выполнением своего задания, никого в Житухине не интересовало. Ни Андрей Андреич, ни Звонцов, ни даже оба «Модеста» его не спросили, когда Павел Матвеич явился к ним и изложил суть дела. Но прежде чем приступить к делу, вернувшись домой, он поставил себе первейшую задачу — обуютить квартиру. То, что он за нее не платил, его не смущало. Ему в голову просто не приходило, что за жилище надо платить. Что же касается того, что жилище его Повидлову принадлежало и тот наотрез в коммунхозе отказался брать за него плату, Головачеву не было известно. Не будучи от природы совсем скупым, а будучи прижимистым, умеющим удержать копейку, Головачев на сбережения купил кое-какую, как ему казалось, лучшую мебель производства мастеров районной мебельной артели, расставил ее по комнатам и даже занавески на окнах повесил, заменив ими желтые газетные листы, прикалываемые прямо к рамам. Он даже вторые рамы вынул и стал открывать по вечерам окна во двор.

А на большом столе, подаренном ему Христофором Аджемычем, с радостью заметившим в нем кое-какие перемены, он разложил накупленные в Москве книги. На самом видном месте, рядом с толстой, не начатой еще тетрадью, положил он том учебника Виленского «Почвоведение». Сбоку от него и так, чтобы во всем чувствовалась симметрия, стопкой расположил он том Маевского «Флора средней полосы европейской части СССР», на него положил книгу «Лекарственные растения СССР», покрыл все это книгой «Агролесомелиорация», и стопка книг получилась красивой и влекущей к себе. А с правой стороны положил он тот самый том сочинений Тимирязева, который подарил ему когда-то Боневоленский, и эта книга очень украсила правую сторону его большого, хоть и без ящиков, но письменного все же стола, и такого, какие когда-то могли быть в личном пользовании конторщиков, делопроизводителей и имевших дело с письмом мещан.

Книгу Боневоленского Головачев прихватил с собою из дома отца, когда был в Обояни на коротком гостеванье после всех фронтовых дел, и книга эта лежала у него в чемодане нераскрываемой с того самого года, когда он, как второкурсник, навещал своих летом. Положил он ее на видном месте для того, чтобы напоминала эта книга ему юные годы и уход на учение в Москву. А этот свой уход он рассматривал уже как событие историческое, подобное тому, ну как, что ли, уход из Денисовки на учение в столицу Михаила Васильича Ломоносова. Из этого наивного сравнения своего ухода и юного Ломоносова на учение в Москву не надо, конечно, делать вывод, что Головачев чем-то в самом себе был наивен. Наоборот, не по наивности думал Павел Матвеич о себе так, а по тщеславию, избежать которого не мог. Он когда и книгу-то с дарственной надписью Боневоленского положил на самом видном месте, на стол, прежде всего подумал о том, чтобы пригласить к себе в гости Повидлова, угостить его рюмочкой, а потом сказать: «Вот как разошлись мечты с делом, но было время — и мы Тимирязева изучали».