Василий Титов - Соловьи

На ком он женился? Да на Клавочке Строевой, местной фининспекторше, девушке о двадцати четырех лет, ужасной белокурой хохотушке, которую в Житухине многие звали «наш местный Зверев». Нет, Клавочка не была местным начальником финансового отдела, она была только районным фининспектором, но ее знания районной финансовой жизни были настолько обширны, что ежели Сазон Годин мог дать исчерпывающие сведения о районном планировании, Фома Обноров — о состоянии статистических отчетов и вообще о статистике по району, то она могла, минуя своего начальника Макара Плакучева, дать сведения по финансам всех колхозов и особенно по доходам их.

А вместе с этим она знала все сведения о доходности «единоличных» хозяйств, то есть тех хозяйств, которые находились в личном пользовании колхозников. Разбуди ее ночью и спроси — она ответила бы спросонья, сколько стоит курица живым весом в два килограмма и по ценам госпоставки, и по базарным ценам, и по комиссионным, и по поощрительным, и все потому, что она хорошо знала нюансы всех шести цен, господствовавших в тогдашнем районном обиходе. Касаясь госторговли и потребкооперации, Клавочка Строева могла бы, не ошибаясь ни в одной цифре, рассказать, что такое «доход с оборота», из чего он складывается, как его делают в районе даже на вине и водке, как пополняют районный бюджет отчислениями от займов, и если бы не она, то Головачев, слабо знавший эту сторону дела районной жизни, ничего бы об этом толком не знал и во многом не мог бы разбираться.

«Единоличнику» она, например, могла бы, как дважды два — всегда четыре, доказать, что одна яблонька, хоть и рожающая через год, может дать по базарным ценам столько-то рублей дохода в год, приравнять урожай четырех вишенок к одной яблоньке, и все у нее получалось неоспоримо точно, оправданно взвешено, что после этого оставалось только с удовольствием и радостью платить налог.

Она чем-то сродни своим умением жить и работать была похожа на Степана Бархина, инспектора по определению урожаев, и в Житухине многие пророчили в том смысле, что это уже пара так пара — лучше мужа не сыскать, да лучше и жены не наездить. А ездить по району им обоим приходилось много и часто.

Жила Клавочка в совхозе, у своей сестры Машеньки, жены Звонцова, в маленькой, очень уютной комнатке, чистенькой, в которой всегда пахло духами, стучал громко на столике довоенный здоровенный будильник изделия Второго московского часового завода, а на стене висела гитара, повязанная возле грифа большим черным бантом. Клавочке давно уже надоело ездить и болтаться по району. Как-никак, а она ведь окончила областной финансовый техникум, имела уже не малый опыт по своей специальности, могла бы не хуже своего начальника Макара Фомича Плакучева руководить финансовой жизнью района или находиться, на худой конец, в его «сидячем» аппарате. Но места такого в райфинотделе все не было, все оно не освобождалось. «Сидячее» место предлагали Клавочке в соседнем районе, в Понизьевском, но туда перебираться она не хотела потому, что жаль было расставаться с сестрой.

Вот в эту самую пору, когда Головачев навещал совхоз по своим делам, а особенно в те дни, когда работал со студентом Толей Кассирским из Саратова в маленькой лаборатории Обреимова, а именно в августе сорок восьмого, он и познакомился за чайным столом у Звонцова с Клавочкой, и через месяц они сыграли свадьбу. Собственно, свадьбы никакой и не было. После загса Павел Матвеич и Клавочка посидели в семье Звонцовых за столом, выпили по рюмочке, потом пошли все на квартиру жениха, здесь посидели за столом и выпили по рюмочке, после чего Клавочка осталась с мужем, и у них началась супружеская жизнь.

Особенно рад женитьбе Головачева был Христофор Аджемыч Повидлов. Старик при вести о том, что Головачев женился, расцвел необыкновенно, так расцвел, что с ним редко бывало, — белье стал стирать в своей комнате тайком и тогда, когда молодой не было дома. В подарок молодоженам он сам выбелил отлично кухню, повесил тюль на окнах, начистил ворох своей, оставшейся от тещи, давно не употреблявшейся посуды до такого блеска, что все сияло и лучилось, как в хирургическом кабинете. Он достал с чердака тещин старый запасной кухонный стол, выкрасил масляной голубой краской и все это так просто преподнес в подарок молодоженам, что те совсем и не заметили того, как это было тонко и просто сделано.

Клавочку Строеву Христофор Аджемыч несколько знал, ну так, что ли, как знают все друг друга в маленьком поселении, где не знать друг друга невозможно потому, что кого же тогда знать, как не друг друга. Знал он, кто она, чем занята, что делает, даже прозвище Клавочки — «наш Зверев» тоже знал и находил, что это идет к ней и что идет как-то мило. Клавочке Повидлов, о котором она тоже кое-что знала, понравился, и она с ним подружилась. Теперь уже Христофор Аджемыч по утрам на кухню в одной рубашке не выходил, а надевал свой поношенный, но хорошо отчищенный пиджак и причесывал с одеколоном свое «волосимое место». Клавочке он говорил очень красиво, но очень просто, как бы любуясь словами: «Доброе утро!» Она отвечала тем же, и всегда с хорошей улыбкой.

А через девять месяцев, ровно через девять месяцев, как Клавочка ступила через порог квартиры мужа, у нее родился ребенок, хорошенькая девочка, которую назвали Варенька, что очень понравилось Христофору Аджемычу, который также и отметил «точную и синхронную работу молодых»: он помнил, когда Клавочка переступила порог головачевских владений и когда родилась Варенька. Старика это очень умилило, и он сказал сам себе: «Порядочная женщина, весьма!»

Первое время Головачев как-то даже потерялся, когда родилась Варенька, и не знал, что с нею делать и как ему быть, когда доходило дело хоть на час оставаться с нею. Потом, когда она уже начала пускать пузыри, агукаться, вставать на толстые, словно ниточками местами перетянутые ножонки, начала ползать, а потом и ходить, Головачев познал всю сладость отцовства, все странности характера жены. От дочери он был в восторге, его часто видели в магазине покупающим конфеты, от жены — в каком-то неясном удивлении, потому что Клавочка стала часто «задавать дрозда», то есть, как ему казалось, стремилась ссориться, подыскивала для этого причины, а то капризничала и без причин. Например, Вареньку Павел Матвеич — а в районе и во всем Житухине он теперь и был только Павел Матвеич, словно сухое, официальное обращение — товарищ Головачев — теперь или совсем отсохло, или его никогда не было, — Павел Матвеич звал иногда — Кубышка.

— Ну как, Кубышка, как дела? — спрашивал он девочку, уже твердо и упруго ходившую на своих толстых ножках по комнате, когда возвращался домой, и уже от вешалки с радостью наблюдавший, как Варенька спешила к нему. Он брал ее на руки, целовал в белокурую головенку с «херувимскими», по выражению Повидлова, вьющимися волосами и все спрашивал: — Ну как, Кубышка, дела?