Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Первый секретарь горкома партии Калмат Култаев разговаривал в собственном кабинете с Маматаем, заинтересованно и доброжелательно поглядывая из-под лохматых бровей.

С Первым Маматай встречался несколько раз на совещаниях и в этом кабинете и не только уважал, не успел искренне полюбить. Чувствовал он себя здесь свободно и непринужденно, откровенно делился своими мыслями о жизни, о работе и товарищах, даже спорить иногда приходилось… А как же? Любое дело требует всестороннего охвата, столкновения мнений, лот почему Первый всегда внимателен к своим оппонентам: выслушивает не перебивая, а потом только согласится или возразит по-деловому, обоснованно, без желания навязать свое мнение.

И сейчас Калмат Култаев внимательно слушает и исподтишка, чтобы не насторожился, присматривается к парню, время от времени задает наводящие вопросы. Зашла речь и об Алтынбеке. Саякове, и Первый спросил как бы случайно:

— Саяков уже уволился? И что это его потянуло на столичную жизнь?

Маматай замолчал, не решаясь на откровенный разговор, темнить он не умел. Калмат Култаев внимательно смотрел на Каипова, ожидая ответа.

— Да ты не стесняйся, говори, как думаешь, пойму правильно! — подбодрил он Маматая.

— А я что?.. Мне скрывать нечего… Не один Саяков пока такой… Как ведь у нас подчас? Руки до звезд дотянулись, а пятки в болоте старых предрассудков увязли… И о Саякове скажу: специалист знающий, да живет только для своей выгоды…

— Правильно говоришь, Маматай! По-партийному понимаешь наши сегодняшние идеологические трудности.

Калмат Култаевич откинулся всем своим мощным торсом на спинку кресла, закурил, сначала предложив сигареты гостю, и, выпуская голубоватый прямой дым, сказал:

— Тебя, Каипов, ждет сейчас на беседу секретарь обкома товарищ Жайнаков. Иди к нему — он у себя, а вернешься, закончим наш разговор. — Он поднялся и проводил Маматая до двери.

Худощавый, высокий Жайнаков вышел из-за стола навстречу Маматаю и, крепко пожав руку, пригласил сесть. Волосы у Жайнакова были жесткие и седые, коротко остриженные, и, разговаривая, он все время, видно, по привычке ощупывал свой ежик, приглаживал и снова ерошил.

Маматай о Жайнакове слышал много, хотя бы то, что он ветеран Великой Отечественной, а по специальности. — горный инженер с большим производственным стажем, вот уже десять, а то и все, пятнадцать лет на партийной работе. Но встречаться ему вот так, с глазу на глаз, с секретарем обкома не приходилось.

Жайнаков начал разговор с главного.

— Товарищ Каипов, партком ткацкого комбината и горком партии предложили вашу кандидатуру на должность главного инженера. Поручители у вас авторитетные, — улыбнулся Жайнаков, — так что обком решил поддержать их ходатайство.

Маматай от неожиданности не знал, огорчаться ему или радоваться, просто новость застала его врасплох…

— Человек вы молодой и работать, судя по всему, умеете… Но все-таки дам вам маленькое напутствие как старший… Воспользуюсь своим правом… Сейчас, товарищ Каипов, очень возросла роль управления в производстве… И в этих условиях важно держаться руководителю на высоте, не подменять творческого руководства волюнтаризмом. Руководителю сейчас много дано, много доверено, вот почему и личная ответственность — огромная!.. Научно-техническая революция дала производству высококвалифицированных специалистов, изменила характер труда, осложнились производственно-психологические связи. В таких условиях неимоверно возросли и требования к культурному росту трудового народа… Сознание рабочего сейчас решает, многое, сознание бригады, сознание коллектива складывается из этих единиц…

Маматай сдержанно поблагодарил Жайнакова на добром слове и ждал его дальнейших распоряжений, а тот вдруг простецким, неофициальным тоном спросил у него:

— Осмона Суранчиева знаешь, а?

— Конечно, товарищ секретарь, — заторопился с ответом Маматай и с уважением добавил: — Ученый известный… Отец его Жапар, аксакал… работает у нас в цехе…

— Вах, кто у нас не знает Жапара-ака, нашего рабочего ветерана, почитай, он у нас в городе самая, древняя рабочая династия… А о Суранчиеве я заговорил с вами не случайно: обком предполагает его поставить во главе вашего комбината. Надо-надо Беделбаева отпустить на заслуженный отдых! Обещаем ему каждый год, да кандидатуры не было подходящей, чтобы был директор свой, местный, не временный… Так что придется с ним налаживать трудовой контакт. Как думаете, получится? — И похлопал Маматая по плечу: — Верю-верю, что все будет в полном порядке.

А Маматай погрустнел глазами, вспомнив белолицего, похожего с Бабюшай Осмона — ах, Бабюшай, не идет она из его сердца и дум!

Жайнаков же, наверное, решил, что парень жалеет своего заслуженного директора, и продолжали разговор.

— А что делать? Вы, молодые, приходите к нам на смену — такова жизнь… Главное, чтобы смена была только достойная, но и превосходила и по квалификации, и по широте взглядов, и по масштабам мышления своих предшественников! Беделбаев отдал себя целиком производству, поставил комбинат, вот почему ему доверена высокая честь сдать в эксплуатацию вторую очередь… И на отдых мы его проводим с заслуженным почетом. Но сегодня, комбинату уже нужен руководитель, отвечающий всем современным требованиям возросшего и усложнившегося производства. И суть здесь не в больших и малых делах, а чтобы каждый занимал соответствующее место…

…Только в коридоре Маматай ощутил на плечах всю тяжесть оказанного доверия, всю ответственность предстоящей работы. Теперь он в ответе не только за дела цеха, за работу ткачих, но и за трудовую честь комбината, республики, всей страны на международном рынке. Киргизская ткань должна быть отличной, признанной по всем статьям мировых стандартов! И Маматай приложит все свои силы и знания, чтобы добиться этого!

На улице его встретил проливной дождь, не по-осеннему теплый и стремительный. Он, как школьник-шалун, прыгал по лужам, звонко выбивал дробь по карнизам и зонтам прохожих. Маматай не замечал дождя, не замечал луж… Мокрый, улыбчивый, он шел напролом, но никто не сердился на него, видно, понимали его настроение.

И хорошо, что шел дождь, и люди видели только улыбку Маматая и не замечали его слез, горячих, горько-радостных, слез обо всем сразу, об утратах и надеждах, о жизни, не умеющей быть одинаковой и неизменной, несущей только одно горе или только радость. И ее необходимо было принять Маматаю такой, как есть, и суметь сказать свое слово, стать вопреки всему мужественным и, конечно, счастливым. А своего счастья без людей, без Бабюшай он не мыслил…