Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Эй, Шакир, идешь, да? — улыбался он, обнажая свои крупные зубы.

Шакир удивляется: «Неужели мои шаги звучат не так, как шаги других? Наверно, не так, иначе как он их различает? А может, ему помогает тот белобородый старик со светящимся, лицом?» Иной раз Шакиру кажется, что вот-вот старик выглянет из-за плеча Саяка.

— Замерз? — сочувственно спрашивает Шакир, пожимая холодную руку Саяка.

— Ничего, — небрежно отвечает тот, — скоро потеплеет.

И в самом деле, наступили теплые, солнечные дни. Шакир и Саяк снова выбирались из кыштака, бродили по побуревшим шуршащим травам. Но не было той летней беспечности, легкости, когда вдруг ни с того ни с сего мчались они, как джейраны, по ровным склонам, летели, почти невесомые, как пух одуванчиков. Теперь настороженные шорохи, опережавшие их шаги, и сам воздух, по-иному теплый и вовсе не ласковый, напитанный полынной горечью — не той густой, летней, а перестоявшейся, прелой, — все будило тревожные мысли, тянуло сквозь суету к вечному. И они думали о мире, о непостижимых людским умом бесконечности и вечности. И не от дум возникали слова, а от слов — думы, ибо в родном им языке, граненном тысячелетиями, билась пытливая мысль.

То, что бога нет, — им более-менее было ясно. В самом деле, если б миром правил милосердный всемогущий аллах, то, конечно, сразу бы расправился с Гитлером и вернул их близких да и тысячи других людей домой здоровыми и невредимыми. Но если бога нет, то что есть? И вообще, ради чего живет человек? Вот о чем говорили они. И каждый из них ведал то, что не ведал другой: один жил на свету, другой — во тьме.

Однажды после школы Шакир не нашел Саяка на улице. Подойдя к его дому, покричал, вызывая друга, но тот не вышел. Шакир встревожился: что же случилось? Но зайти в дом не решился: у Саяка он никогда прежде не был, к тому же побаивался матери его, Каныш, — вдруг возьмет и прогонит. Да и Саяк не приглашал никогда… из-за нее, конечно. Говорит, раньше была совсем не такая. Теперь не только дети, все в кыштаке ее побаиваются, обходят стороной. Шакир стоял в нерешительности, не зная, что делать. И тут из дома Саяка вышел Бекмат. Заметив Шакира, подозвал его к себе:

— Приятель твой напоролся где-то на гвоздь, я перевязал ему ногу. Пусть посидит нынче дома. Не стесняйся, иди побудь с ним… Ты что, со школы идешь? — спросил Бекмат, глядя на сумку в руке мальчика.

— Да.

— Эджеке Кыйбат видел там?

Шакир кивнул. Эджеке Кыйбат — директор школы.

— Вот эту справку от доктора завтра передай ей. Скажи, если деньги будут, Бекмат просил принести. — Он вынул из нагрудного кармана полинялой солдатской гимнастерки маленькую, вдвое свернутую бумажку с жирной черной печатью.

— Не потеряй. Положи в сумку. Вот так, хорошо. А теперь иди к нему.

…В темном коридоре Шакир нашарил: дверь, и она сама открылась. В нос ударил сырой заплесневелый запах. В комнате был полумрак. Из мутного, почти под потолком, окошка лениво сочился свет. Сначала Шакир заметил несколько старых тушаков [44] Тушак — матрац. , сложенных горкой у стены. Потом разглядел, какой здесь беспорядок: посуда разбросана, казан и деревянные чашки немыты, всюду какие-то грязные тряпки, стены от копоти черные.

Каныш стояла у тусклого зеркала, висевшего на стене, расчесывала длинные черные волосы и пела.

Шакир поздоровался с ней, Каныш не ответила, скользнула по нему невидящим взглядом.

Саяк лежал с перевязанной ногой на кошме. Услышав шаги Шакира, он приподнял голову и весь просиял. Шакир сел рядом с Саяком и молча крепко пожал ему руку. Так же молча Саяк нащупал сумку Шакира, вытащил из нее учебники, полистал их, прислушиваясь к шелесту страниц, и горячо зашептал:

— Мой Бекмат-аке обещал: «Немного поправлюсь и отвезу тебя в школу для слепых, будешь учиться». Да, так и сказал…

— Твой дядя слов на ветер не бросает, такая школа есть — я еще у себя в аиле слышал о ней, — солгал Шакир, стараясь поддержать друга.

— Надеешься на Бекмата?! — пронзительно закричала Каныш. — Он ничего тебе не сделает. Он убийца твоего отца!

Шакир готов был ко всему, оа знал, что мать Саяка сошла с ума, и все же от этих слов ему стало не по себе.

Каныш бросила на пол расческу, одним прыжком подскочила к Саяку, схватила его за ворот и, подтащив к двери, вытолкнула в коридор. Подобрав учебники и телогрейку Саяка, Шакир бросился следом.

— Убирайся и ты, ученик шайтана, — крикнула ему вдогонку Каныш.

Шакир привел сильно хромавшего Саяка к себе домой и обо всем рассказал отцу.

Отец Шакира, Рахман, старался успокоить Саяка:

— Ничего, сынок. Каныш, бог даст, вскоре придет в себя. Все будет хорошо. А сегодня оставайся у нас. Шакир — твой друг. Вместе будете спать.

Мать Шакира покормила ребят, а когда свечерело, уложила на одном тушаке, укрыв теплым ватным одеялом.

Саяк вскоре заснул. А Шакир долго не мог сомкнуть глаз, все думал о Саяке. Неужели его судьба будет такой, как у слепого старика Такетая? Шакир с детства знал Такетая, жившего в доме на холме.

Маленький Шакир каждый день пробуждался от крика Такетая: «Ку-у-у, а-айт!» Слепой старик до вечера неустанно кричал и, пугая воробьев, грохотал дырявым ведром. Родня Такетая сеяла просо на склоне ниже их дома. Пока это просо не убирали, стеречь его от воробьев было делом Такетая.

Наверное, у Такетая не было «опорного духа», такого, как у Саяка. Потому он не мог ходить так свободно по аилу и по холмам. Он знал только тропинку, протоптанную им самим вокруг поля, и, намаявшись за день, еле находил свой дом.

Когда его семья перекочевывала на джайлоо, Такетай оставался в доме один. Вечерами ел свою затвердевшую лепешку, пил перекисший айран — прямо из деревянного ведра, а потом ложился спать, укутавшись войлоком, в котором было полно блох. Огонь в очаге зажигать ему не разрешали, боялись, сожжет дом. Привозили с джайлоо целый чанач [45] Чанач — бурдюк для айрана. айрана и выливали в деревянное ведро. Стоило только близко подойти к дому, и в нос ударял запах перекисшего айрана.

Один год не сеяли просо. По этой причине или из жалости к слепому старику — пусть на джайлоо попьет немного кумыса — Такетая увезли на сером быке на пастбище.

Его семья и семья Шакира и на джайлоо были соседями. И там, когда перекочевывали на новые места, на серого быка навьючивали вещи, а на них усаживали Такетая, наказав держаться покрепче. Там, на джайлоо, Такетай караулил масло и курут [46] Курут — сушеное кислое молоко. от собак.

Однажды при перекочевке серого быка ужалил овод. Бык, взбрыкнув, пустился вскачь, слепой Такетай ударился о накренившееся ореховое дерево, упал на землю и сломал позвоночник. Думали, вот-вот помрет. Но Такетай не умер. Несколько дней пролежал под навесом, а потом его на быке привезли в кыштак.