Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Да, много в этой польской книжечке непонятных для меня пунктов. Как все-таки по-разному люди на свете живут. Даже как чихнуть — и это поляки предусмотрели, специально записали.

И тапочки не забыли. Это мне, честно говоря, нравится. И дедушке бы понравилось. Бывая у некоторых городских родственников, я переживаю, когда мне суют под ноги тапочки. Хочешь не хочешь, а снимай свои туфли. У себя в ауле дедушка не разрешает гостю переобуваться. «Мой дом — не мечеть, — говорит дедушка гостю, — а полы для того и созданы, чтобы ходить по ним в том, в чем пришел». В этом пункте дедушка здорово сошелся бы с поляками. У них категорически записано: «В любом случае неудобно предлагать гостям тапочки. Это противоречит гостеприимству и говорит о дурном вкусе». А дальше совсем здорово сказано: «Гости в тапочках поневоле начинают говорить о цене на петрушку или о перебоях с горячей водой». Понимаю, автор шутит. Но если вправду даже разговор людей зависит от таких пустяков, как тапочки и прочая чепуха, — это уже не шутки, это имеет кое-какое значение.

Да, книжка интересная, но сегодня она мне не поможет. И вообще смешно это — жить по справочнику. Никто не поверит, что горец не знает без справочника, как принять гостя. Я буду соображать сам. По обстановке. Открыто спрошу у Цирцениса, что ему от меня требуется. Вот это и есть гостеприимство.

— Шамо, ты что, в библиотеке? — кричит мне мастер и показывает на станок.

Я работаю до конца смены довольно-таки ритмично. Потом иду в столовую, покупаю самые большие плитки шоколада, по рубль восемьдесят штука. Теперь добыть бы еще цветы.

Девочка Макка пасет своих овечек на углу заводского стадиона. Она почтительно привстает с корточек, бросив рисовать свои «классики» на кусочке асфальта, и ждет, что я ей скажу.

— Сможешь мне услужить? — спрашиваю я.

— И спрашивать об этом не надо… — чуть слышно отвечает она.

— Сумеешь собрать вон там, на лугу, цветы?

В ее черных больших глазах вспыхивают радость и ожидание тайны. Она подбегает ко мне и шепчет:

— Хочешь девушке подарить? Я сама и отнесу. А мальчишки покараулят овечек.

— Чего ты выдумала? Какой девушке? Собери хороший букет. Знаешь, где номер «люкс»? Отнесешь туда одной хорошей пожилой тете, она приезжая.

Макка стрелой мчится к лугу. И как это ее загорелым грязным ногам не больно мчаться по кочкам? Я зову ее назад, протягиваю плитку шоколада. Слышу ее удивленно-радостный смешок, она тянет свою чумазую ладошку, облизывает алую губу. Вдруг отшатывается, прячет руки за спину и шепчет, даже побледнела от волнения:

— Зачем это? Я ведь и без шоколадки соберу для тебя цветы, Шамо…

— Макка, возьми. Я давно хотел подарить тебе конфетку, мне очень нравится видеть, как ты помогаешь родителям, пасешь овечек.

— Хорошо, я возьму. Только ты не подумай, что я такая… продажная!..

Прижав плитку к груди, она бежит к лугу, а я смеюсь над ее словом «продажная». Где она такое слово услышала? И с такой козявкой тоже надо соблюдать всякие тонкости…

Интересно, чего у них там в номере «люкс» не хватает? То я им и предложу.

Всего у них хватало! Цирценис и его начальница сидели за обеденным столом. Перед ними стояла большая, как глиняное блюдо для вареной баранины, хрустальная ваза. А в ней, в вазе из хрусталя, полно жареной курятины. В простой миске груда алой редиски и стрелы зеленого лука, в другой миске — яблоки. Золотится на столе плоский горский пшеничный хлеб — толстая и пышная лепешка. Она только что разломана пополам, и от нее идет пар. Рядом стоит бутылка вина, я видел такое вино у нас в магазине. Хорошее вино, рубля четыре эта бутылка стоит. И минеральная вода «Боржоми». Чего тут не хватает, так это сладкого. Пригодится мой шоколад.

Цирценис вскочил, радушно пожал мне руку, представил этой женщине; ее фамилия Ярцева. И пригласил к столу.

— Сейчас вино откроем, — как-то неуверенно сказал он. — Нет-нет, вы не уходите, Шамо. Я хотел вас искать, мы завтра как раз планируем побывать и в вашем цехе.

Что же это получается? Гадал, как угостить их, а угощают меня.

Они заканчивали какой-то свой разговор, а я оглядел номер «люкс». Комната большая и обставлена довольно шикарно. Стол обеденный и еще один стол — письменный, застеленный постельным покрывалом. Белое покрывало. На уголке черная клякса с ладонь величиной. Это расплылся инвентарный номер. Такие номера завел у нас еще Джамбот, чтобы вещи не терялись. Кресла удобные, низенькие. Светлый платяной шкаф, две никелированные кровати. Пол немножко подкачал: половина покрыта паркетом, а вторая половина — крашеный цемент.

Ничего номер, если сравнить с нашей комнатой. Но самый шик здесь, конечно, убранство обеденного стола.

— Ешьте, Шамо, — угощает Ярцева. — Не хотите больше? Мы сначала просто не знали, как поступить с вином, с этой курицей, овощами, фруктами. Представьте себе, приходит молодой человек, приносит все это и говорит: «Ваш знакомый поручил позаботиться о вас, дорогие гости». И исчез… Вам тоже нравится хрустальная ваза, Шамо? Красивая. Курица в хрустальной вазе — это довольно необычно…

Я действительно пялю глаза на вазу. Ей-богу, только в доме у Мути и видел я такую вазу! Кто-то им ее подарил.

Вот, значит, что придумал Мути. Наверное, так научил его поступить отец. Или мать. А может быть, и сам догадался проявить внимание ко мне, к моим гостям. Только вот кто мог надоумить принести курицу в хрустальной вазе, это к не знаю. У нас я такого обычая не помню. В польской книжке об этикете я тоже про это ничего не читал. Ну ничего. Важно, что есть курица.

А вот и букет цветов. Хорошо, что он в эту минуту сюда попал. Черноглазая Макка, постучав, входит в комнату с пышным букетом полевых цветов, обнимает его двумя руками. Она выглянула из-за вороха цветов, как осторожный зверек, смущенно топчется босыми ногами по полу. Потом набирается смелости и, не глядя на меня, идет к Ярцевой, шепчет:

— Это вам, тетя…

Женщина удивилась, приняла букет, смотрит на цветы. Вижу, у нее глаза разбегаются, а на лице блаженство от аромата. Ведь таким прохладным луговым простором в комнате вдруг запахло. Ярцева уронила голову в цветы и замерла. Удивительно, как на женщин цветы действуют.

Потом Ярцева подняла голову, словно проснулась. Даже не видит, что девочки в комнате уже нет. Верите, у меня чуть слезы на глазах не навернулись от радости, что так легко можно сделать человеку приятное.

— Удивительно, удивительно все это… — бормочет Цирценис. — Простые душевные движения находят такую изящную форму… Горцы с их великолепным инстинктом чувствуют, когда как надо поступить.

— Ах, какие цветы! — восклицает Ярцева. — В луговых цветах своя особая прелесть… Разве дело только в инстинкте? Горцы испокон века очень скрупулезно отрабатывали, если так можно выразиться, технику общения. Это очень гармоничный и отнюдь не случайный элемент их культуры. Товарищ Газзаев, безусловно, прав, когда говорит, что многое в древних обычаях устарело и должно беспощадно отвергаться. Однако нельзя из-за плохого брать под подозрение и все хорошее. Эдак среди молодежи не будет должного уважения и к новым традициям. Посмотрим, посмотрим, что из старого людям нравится, а что не по душе… Материала для наблюдений на заводе много. Шамо, ваша молодежь обязана помочь нам. Подключайтесь и вы, хорошо? Я пью это вино за молодых рабочих-горцев, Шамо!