Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Цирценис тоже тронул вазу и стал рассматривать свои пальцы, не верит своим глазам.

Я наконец понял, в чем дело. Взрыв и превращение вазы в пыль — причина одна! Ваза устала и взорвалась. Есть такое свойство у металлов, я это помню еще по своей учебе в ПТУ: металл устает. А хрусталь разве не может устать?

Металл устает тихо и никому не жалуется. А хрусталь капризный, у него нет мужской выдержки, хотя, я слышал, немного металла в него для стойкости добавляют. Окись серебра или что-то в этом роде. И вот ночью ваза, не выдержав усталости, взорвалась с шумом ружейного выстрела.

— А ведь утром тот молодой человек придет за ней, — говорит Цирценис, достает бумажник, пересчитывает свои командировочные денежки. — Как вы думаете, Шамо, сколько может стоить такая великолепная ваза?

На этом он и попался. В его собственной польской книжечке имеется прямая инструкция: «Если мы разобьем или испортим, будучи в гостях, вещь, то деньги взамен не предлагаем ни в коем случае».

Наверное, нет на свете человека, который знает весь этикет. Даже такой специалист, как Цирценис, допустил ошибку! Один — ноль в мою пользу.

Я вежливо даю совет:

— Не вздумайте платить. Не полагается!

Рассчитываться с Мути буду я. Интересно, сколько же эта ваза стоит? Рублей пятьдесят? Сто?

Я думаю, не следовало угощать гостей курятиной в такой вазе. Это вообще смешно, когда курица — в хрустале.

Но люди же хотели, чтобы все было покрасивее! Обидно, когда ничего из такого желания не получилось и осталась только хрустальная пыль.

Пойду досматривать свой сон. Может быть, мне удастся еще раз увидеть Кейпу.

— Ты что, оглох? — слышу я над ухом чей-то нетерпеливый девичий голос.

— Извини, Таня, задумался… — говорю я и останавливаю станок, а потом ни с того ни с сего вдруг спрашиваю: — Скажи, Таня, какие парни девушкам нравятся?

— Ты бы с утра чего-нибудь полегче спросил, — почему-то смутилась Таня. — И потом, как можно говорить о парнях вообще? Нет же такого стандарта. Тебе хочется знать, нравишься ли девушкам ты?

— Нет-нет, Таня. Ну, вот Замир…

— Замир? Он может произвести впечатление. Галантный. И красивый.

— Это главное?

— А что главное? Полторы нормы на станке выполнять? Мне нравится и Юра, и Алим-Гора. Я на любой заводской пикник еду, если едет Алим-Гора. При нем никто слова лишнего себе почему-то не может позволить. Думаешь, боятся его силы? Нет, ребята у нас не пугливые. Какая-то надежная твердость и мужская заботливость о слабых у него есть. И чистота… Ну? Покончили с производственными вопросами? Тогда приглядись вот к этому колпачку. Учти, я тебе это по комсомольской линии говорю.

— Так. Пригляделся. И вижу, что он ко мне отношения не имеет.

— Знаешь что, Шамо, у тебя ни одного рацпредложения! Это тебе известно? Так вот, колпачок сверлилки. Для его изготовления мы делаем шесть операций: вырубить заготовки, сделать вытяжку, выточить два винта, сделать на них резьбу, затем нарезать на них фрезой шлицы, наконец, пробить отверстия для этих винтов. Шесть!

— Ясно. Самые примитивные операции. При чем тут я, Таня?

— Операции-то простые, но на последней запарываемся: пробивать отверстия приходится с боку колпачка, это неудобно и трудоемко. Больше ста пар отверстий за смену не пробиваем, получается резкий разрыв с другими операциями. Из-за такого пустяка задерживается сборка машинок, все время жалобы и скандалы. Директор вовсю ругается.

— Таня, я же токарь…

— А тут нужен не токарь, не слесарь и не инженер. Нужна голова!

— Я — это голова?

— Найдутся и получше, Шамо. Все же погляди на колпачки свежим, сторонним глазом. Вдруг что-нибудь и в твоей голове мелькнет. Так бывает. А может быть, с Хасаном хочешь об этом потолковать?

— Нет, нет, Таня, лучше без Хасана! — Я сделал глубокий рыцарский поклон, помахал у ног Тани воображаемой шляпой с пером: — Просьба дамы для меня закон!

— Вот таких и любят девушки, Шамо. А вообще-то сказать…

Она вдруг зарделась, опустила глаза, стала зачем-то тереть пальцем этот замасленный колпачок.

— Знаешь, Шамо, наступает день, когда на всем свете есть один парень. Один! Единственный.

А-а, понятно. Этот день, если я верно заметил, для Тани настал. На всей планете есть один-единственный парень — Ибрагим, он работает у нас в Дэй-Мохке инженером-механиком совхоза. Кажется, в родстве с Алимом-Горой. Я помню, Таня и Ибрагим вместе участвовали в каком-то рейде райкома комсомола.

Я рад за тебя, Таня! Он очень привлекательный и открытый парень, этот Ибрагим. Но еще вопрос, как его родители отнесутся к вашей дружбе.

— Я должен видеть, как этот колпачок ведет себя в сверлилке, Таня. Видеть его в сборке.

— Получишь. Я выпишу сверлилку на себя. Постарайся, пэтэушник! По-моему, ты — голова. Задумчивые люди всегда до чего-нибудь додумываются. Ну, запускай свой станок…

Вскоре меня оторвал от работы еще один человек — Цирценис. Наверное, он уже запутался в лицах. Не сразу соображает, что это я, Шамо, а раскрывает блокнот, чтобы записать мои имя и фамилию. Потом радуется, что я — это я, задает мне странный вопрос:

— Вас ругает мастер или начальник цеха, Шамо?

— Обязательно.

— И когда же вам приятнее слышать замечания?

— Никогда, — честно отвечаю я, но этот ответ Цирценис не записывает.

— Понимаете, Шамо, одни из ваших станочников полагают, что гораздо лучше, если замечания сделаны начальником в конце смены и в конце рабочей недели. Не в начале, а в конце. Тогда это не выбивает из рабочего ритма, не отражается на выполнении задания.

— Лучше, если в начале. А то придешь домой и вместо отдыха переживаешь.

— Какое же замечание может быть в начале смены? Авансом?

— Нет. За вчерашнее. Да всегда найдется за что.

— Ясно. Видите, какие разные точки зрения. Спасибо, Шамо. Это у нас пока беглый, прикидочный опрос. Позже мы проведем социологическую анкету. Мы хотим, чтобы у инженерно-технических руководителей были научные рекомендации, как строить этику отношений. И по вертикали, и по горизонтали.

А-а, понимаю. Горизонталь — это я и Мути. Или мастер и мастер. А вертикаль — это я и мастер.

— Что вы скажете, Шамо, о продолжительности замечания?

— Лучше, если коротко.

— Резонно, вполне резонно. Стопроцентное восприятие информации, идущей из уст начальника, происходит лишь на первом этапе общения. В последующие минуты этот процент начинает резко снижаться. У наших коллег из ГДР — у немецких ученых — имеются любопытные наблюдения на этот счет.

— А у поляков? — спрашиваю я.

— Вероятно, у них эти проблемы пока разрабатываются мало. Как, впрочем, и у нас. Ну, мы еще выступим на заводе со своими соображениями.