Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Цирценис вальсирует дальше, виновато улыбаясь встречным. Похоже, что наши девушки уже не шарахаются от него. Когда он пройдет, они начинают шептаться между собой и смеются.

А Ярцева меня разоблачила. Я и Мути поели в обеденный перерыв и шли к озеру, положив руки друг другу на плечи. А Ярцева возвращалась с луга вместе с Маккой, в руках у них цветы. Ярцева увидела меня и Мути, сразу догадалась, что мы — друзья. Она издали погрозила мне пальцем, со смехом покачала головой:

— Попались, Шамо? Вот выдам вас Цирценису.

Мы с Мути идем в обнимку дальше, он говорит:

— Ты и Гора жить не умеете спокойно! Мать мне за эту вазу голову оторвет. И дались тебе эти обычаи, всякие тонкости поведения… Заводской котел все переварит! Проще надо жить, проще, а то все время будете вы с Горой задумчивыми ходить. Смотреть противно на вас.

Как же мне не быть сегодня задумчивым, если завтра суббота? Я уеду завтра в Грозный и найду Кейпу. Я буду искать ее день, два, неделю. Месяц. Я не вернусь в Дэй-Мохк, пока не найду ее.

Тебе хорошо собирать цветы на лугу, Кейпа? Ты ли это?

Я поднимаю глаза к горам, к синему небу, где бродят бело-голубые облака. Горы — это горы. Облака — это облака. Глаза меня не обманывают.

Но ты — это ты, Кейпа? Здесь, в Дэй-Мохке?! На нашем заводском лугу?! Ты гибко вскочила на серый камень, высящийся над луговой травой, ты подняла вверх руку с цветком, будто разглядываешь, хороша ли эта ромашка на фоне гор и неба.

Я вижу твои ноги, успевшие так нежно загореть за месяц весны. Я вижу, как полыхнули солнцем твои волосы. Все так же, как тогда, в городском скверике. С той лишь разницей, что тогда ты была. А теперь тебя нет. Ты не можешь быть здесь. Мне показалось, что это ты.

— Шамо, совсем совесть потерял — так разглядывать девушку? — раздается у меня за спиной насмешливый голос Мути.

— Ты не знаешь, кто это? — спросил я, не оборачиваясь. — Там, на лугу…

Я зажмурил глаза и тотчас открыл их. Девушка спрыгнула с камня и обернулась к нам.

Это была Кейпа. Она стояла неподвижно, и луговой ветерок не шевелил ее волос.

— Не знаю, что ты в ней нашел, — фыркнул Мути. — Слишком худая. Мне больше нравятся полные.

Ноги медленно несли меня туда, где неподвижно стояла, склонив голову и глядя на нас исподлобья, Кейпа.

— Новенькая, с фабрики, — спешил мне вдогонку Мути. — Художница или практикантка у художницы, не знаю, ребята еще не выяснили. Роспись тканей будет делать. Думаешь, она сейчас гуляет? Нет, это у нее такая работа. Целый день может по лугам гулять: смотрит на цветы и придумывает новый рисунок. Нам бы с тобой такую работу! Да, Шамо? Бутылочку пива в карман — и гуляй по лугу. Два раза в месяц расписываться в кассе.

— Отстань от меня…

— Тьфу, зануда. Правильно Алим-Гора говорит, что ты за эту неделю всем ребятам надоел. Если у тебя кто умер — скажи, похороним.

Мути отстал, но потом догнал меня прыжком и прошептал в ухо:

— Смотри не нарвись: ее уже с Замиром видели. Мое дело — предупредить. Не опоздай в цех! Перерыв кончается.

…Она все так же исподлобья продолжала смотреть в мою сторону и не двигалась, застыла на месте. Но теперь я видел, что ее грудь сдержанно вздымается, а на шее у нее быстро-быстро бьется голубая жилка. Мои ноги заплетались в высокой траве и цветах, я боялся, что этот шелковый шелест может спугнуть Кейпу. Так было однажды в лесу, куда Марзи водил меня на охоту. Молодая лань замерла на опушке горной чащи, я открыто шел к ней по травянистой поляне, опустив ружье. Так же, как сейчас, шелестела трава. Мне казалось, что еще миг — и лань расслабит свое дрожащее от волнения тело, покорно подойдет ко мне и доверчиво коснется моей шеи теплыми губами. Но лань пружинисто вспрыгнула и растаяла во тьме леса.

— Здравствуй… — тихо сказал я девушке, робея от ее пристального взгляда.

Она наконец вскинула голову, внимательно поглядела в сторону сверкающего, искрящегося озера. В пальцах у нее был цветок. Она резко ударила им по букету, дунула по взвившимся пушинкам. Откинула прочь ненужный теперь стебелек и ответила мне спокойно:

— Здравствуй.

Вот и весь наш разговор. Ни минутки мы не были с ней больше. Она повернулась и пошла в гору по лугу, к своей фабрике. Я не посмел сделать и шагу за ней. Даже смотреть вслед не решился.

Я подобрал брошенный ею стебелек. Посмотрел на горы. Всю гряду затянула синяя дымка, кое-где даже черноватая. Наверное, там, в горах, идет дождь. А может быть, и снег идет, бушует горная вьюга, с грохотом низвергаются по крутым склонам лавины. Такое случается в горах часто. В долине теплынь. Солнце совсем уже почти летнее. А в горах скоро начнется таяние снегов, лавины сорвутся с цепи, реки долин станут многоводными, сумасшедшими.

Пусть не видно Казбека, пусть там бушует вьюга. Здесь, в долине, хорошо, тепло, как не было никогда в жизни.

Мне ничего от тебя не надо, девушка. Ты мне все уже дала: ты — здесь.

Чтобы сократить путь в цех, я пробежал через стадион, через двор заводского ПТУ и перелез через кирпичный забор.

Тут, за котельной завода, такой глухой угол, что сюда редко заглядывают в дневное время охранники-во́хровцы. Этот пустырь зарос травой, лишь кое-где торчат хилые деревья нашего молодого сада.

Выше деревьев торчит голова Хасана. Я вполне мог пробежать сторонкой, но вместо этого пошел прямо на секретаря и сказал ему:

— Может быть, есть какое-нибудь поручение, Хасан?

— Коса, коса… Где же добыть обыкновенную крестьянскую косу? — бормотал Хасан и поглядывал кругом, словно коса могла висеть на одном из деревьев.

Я вспомнил, в чем дело. Завтра ребята собираются на два дня к Каспийскому морю, надо накосить травы, чтобы застелить кузов машины. Вот и палатка поставлена. Старая наша порыжевшая палатка. Ребята обступили ее, латают, меняют обветшавшие за зиму оттяжки.

— Черт возьми, — злится Хасан, — живем, по существу, в деревне. Крестьяне. А косы обыкновенной во всем поселке не найдешь. Такие уже индустриальные стали, дальше некуда… — Он обернулся ко мне. — О каком ты поручении, Шамо? А, поручение! Да-да… Сам просишь? Поедешь за конями в Дагестан. Совхоз жалуется, что мы плохо над ним шефствуем. Поможешь им пригнать коней. Ребята говорят, что ты любишь такое дело… Молчишь? Ты смотри, Шамо! Попробуй только отказаться. Думаешь, историю с выселением Юсупа комитет тебе простил? Скажи спасибо директору, он за тебя заступился. Но сорвешь поручение еще раз, помни: директор на комсомольском собрании не голосует!..

Он объясняет, что я сорвал не просто поручение, а, по существу, идеологическое поручение. Так сказал Газзаев. Больше ничего идеологического мне доверять нельзя.