Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Наша машина осторожно спускается в мрачную низину, за которой раскинулся на взгорье аул невесты. Я помню эту низину еще по временам детства. Я гостил здесь в ауле у своих родственников. Эта болотистая низина казалась мне страшнее, чем самое глухое ущелье в наших горах. Днем мы ловили здесь лягушек, которых я всегда боялся. А ночью надо было на спор с мальчишками спуститься сюда и побыть тут немного одному. Вот где можно было набраться страху… Считалось, что среди густых ив, нависших над речкой, бродят шайтаны — черти.

…Машина уже мчится по взгорью, видны тусклые огоньки домов. Доносится тревожный одинокий лай собаки. Жених опустил голову на грудь. Вряд ли он может в такие минуты спать. Наверное, делает вид, что спит, хочет казаться спокойным.

Мы с Алимом сидим сзади. Он уверенно развалился на сиденье, говорит мне вполголоса:

— Думаешь, мне приятно на такое дело ехать? Надо! И не только ради Асхаба. Ради всех. Нет управы на стариков ни у кого. Значит, сами будем добиваться своего. Пусть не мешают жить.

Алим-Гора начинает барабанить пальцами по нижней губе. Ух и властный из него получится старик! Он уже и сейчас властный. Не всегда мне это нравится. Старики давят, Хасан давит, этот тоже пытается давить. Иногда не знаешь, куда деваться от властных людей. В особенности если все они хотят тебе добра. Дали бы немножко самому докопаться до чего-нибудь.

Оказывается, нет ничего проще, чем украсть девушку, если она любит.

Пустынно было и возле кинотеатра и в переулке. Ни души. Лишь две девичьи фигурки возле водопроводной колонки.

— Снимаем заграждение, Шамо! — негромко крикнул мне Алим-Гора. — По коням!

— Мы тут уже по полведра воды из колонки выпили со страха, маскировались на всякий случай, — засмеялась двоюродная сестричка нашей невесты.

Невеста молчала, опустив голову. Ей непристойно радоваться в такую минуту. Где-то я ее, кажется, раньше видел. Тут темно, лицо не разглядишь.

Сестричка обняла невесту, обе заплакали.

Возле кинотеатра раздался чуть слышный, нарастающий гул голосов. Наверное, кончился сеанс. Он затянулся из-за того, что два раза обрывалась лента. Наши девушки-умницы не стали ждать конца. Они сказали знакомым, что пообещали быть дома минута в минуту, и выскользнули из зала.

Очень ловко прошла наша операция, если ей дальше ничто не помешает.

Я поместился с невестой на заднем сиденье, с другого боку сел рядом с ней Алим-Гора. Он поблагодарил остающуюся девушку. Пошутил:

— Я бы на месте Асхаба тебя украл!

Мы уже выезжали из аула, когда услышали истошный девичий визг: «Орц дак, орц дак! — Поднимайте тревогу! Поднимайте тревогу!» Старается там, бедняжка…

А невеста сидит между мной и Алимом, видит перед собой своего любимого и все же рыдает беззвучно. Рыдает как ребенок, я это чувствую по ее трясущемуся плечу.

Вот где я эту девушку видел. На фабрике, с год назад. Там у одного из наших заводских есть друг, мастер по наладке. Он устроил, чтобы мы, несколько ребят с завода, побывали на фабрике. Интересно ведь посмотреть, чем там ингушские девчонки занимаются.

Мастер сам показал нам прядильный участок. Сложные у них вязальные машины-автоматы. По-моему, из ГДР, названия звучные: «Текстима», «Фаворит», «Кокет». Смотришь на такую машину, перед тобой бегут-дрожат натянутыми струнами 2310 нитей и выползает уже готовое трикотажное полотно. Широченная такая полоса.

А сновальный участок вот эта девушка нам и показывала. Она сама сновальщица. Наверное, отвечает за нитки, намотанные на больших бобинах и катушках. Помню, кто-то из наших сказал ей: «Наши бабушки сидели раньше с веретеном в руках, сучили из овечьей шерсти такие нитки». Она засмеялась и ответила, что ее фабричная нить втрое тоньше швейной, разбраковывать ее надо по четырнадцати позициям: недооснов или переоснов, задиры, смешение номеров, банты, отклонение периметра намотки и так далее. Все я и не запомнил, а понял и того меньше.

Знать такие тонкости, работать на таких импортных автоматах — это нашим бабушкам, я думаю, даже не снилось. Совершенно другая жизнь у теперешних девушек. А любовь осталась без перемен.

Транспорт переменился. Раньше умыкали девушку на коне, теперь — на «Волге»; раньше — чаще всего против воли, сегодня везем с согласия девушки. А слезы такие же, как и прежде. Слезы расставанья с домом. Слезы обиды, что единственная на свете и одна на всю жизнь любовь получается вот такая, краденая.

— Ну-ка, перестань плакать, — шепчет невесте Гора, чтобы не слышал Асхаб. — А то отвезу сейчас назад и высажу у водопроводной колонки. Не плачь. Все будет хорошо.

…Мы отвезли ее в дом одного женатого друга нашего Асхаба, в дальнее село района. Там ей будет хорошо. Пока не уладится дело, она — невеста. Асхаб и все мы прощаемся с девушкой, едем назад в Дэй-Мохк.

Завтра утром посланцы Асхаба отправятся в тот аул, откуда мы увезли девушку, сообщат ее родителям, что она неприкосновенна. Может быть, родители захотят кончить дело миром. Куда им деваться, если они поставлены перед фактом? Даже очень упрямые родители не всегда добиваются возвращения украденной дочери, если все было сделано с ее согласия. Да и кто возьмет замуж возвращенную? Будет считаться, что он взял чужую невесту, нарушил право другого.

Уже ночь. Я прощаюсь с друзьями.

Я рад, что девушка была веселой, когда мы расставались с ней. Румянец горел на ее щеках. Трепетали ресницы, весело и с гордостью смотрели ее глаза на нас, друзей Асхаба. Нормальная девчонка. Такая, какой она была тогда, на фабрике, когда нам рассказывала там о машинах «Текстима» и «Кокет».

До чего мне хотелось спросить у нее хоть словечко о Кейпе! Они же вместе работают.

Не надо. Разные у нас истории…

От дедушки Марзи мне пришел приказ: я должен срочно провести в своем материнском доме ремонт и «разни сельхозработ. С коммунистически приветом!».

Поеду я в родную деревню сразу после смены, поеду на мотоцикле своего друга Мути, хотя он и будет сердиться. Он зол, очень зол на меня и Алима за то, что мы ездили за девушкой тайком от него. Мотоцикл он мне поэтому, конечно, не даст. Полуразбитую свою «Яву» Мути прячет в пристройке к чужому гаражу. Открыть гвоздем замок этой конуры для меня, бывшего пэтэушника, ничего не составляет.

«Ява» домчала меня до моей деревни быстро, иначе я попал бы под дождь.

В домике пахло сыростью. Я зажег лампочку и увидел, что потолок протекает. Марзи успевает и здесь побывать. А я редко наведываюсь в свой домик. Что касается заколоченного дома моего отца — того дома, где я родился и рос, — я там не был ни разу со времени отъезда отца в Казахстан. Стараюсь даже не ходить по той улице.