Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Поработав на огороде, я поехал к колодцу на мотоцикле. Там первым делом зашел к Бунхо. Для чего старик вчера просил меня зайти?

Он сидел под навесом, обстругивал острым ножом новый черенок лопаты. Увидел меня, приподнялся. Думаете, из уважения ко мне, пацану? Нет, это у них такой трюк есть, у умных наших стариков. Мол, уж если я поднимаюсь перед тобой, то тебе и подавно станет стыдно не уважить кого-то, кто постарше тебя.

Я извинился, что не зашел вчера: был мокрый, грязный, постеснялся.

Бунхо расспросил меня о заводе, о том о сем. Потом спросил, как мы там, не забываем ли дедовских обычаев, не косимся ли на новые?

— Нельзя коситься, нельзя, Шамо. Разве государство что-нибудь плохое учит вас делать? Тому же учит, чему нас деды-прадеды учили. Не воруй. Трудись. Не пьянствуй. Будь уважителен с людьми, стремись много знать… Не так ли, Шамо?..

Долго Бунхо говорил. Я ни разу не перебил. Шпарил он прямо по моральному кодексу строителя коммунизма. Передовой старик! Не зря ли ему когда-то наши сельские остряки прилепили кличку «радист»? Вот откуда эта кличка пошла. В некоторых домах стали слушать по радио зикры. Это у нас так называются «священные» песнопения для танцев. По проводам ли зикры передавались или через самодельные передатчики радиохулиганов, я не знаю, дело давнее. Но слух ходил, что такая смехота у нас в селе была. И что ее организовал вот этот самый Бунхо. Такой передовой старик? Прямо не верится.

Разве я мог догадываться, какой паук сидит передо мной! Я верил всему, что этот старик мне говорил, мне и в голову не приходило, что он плетет свое не зря, а с хитрой целью сделать меня рупором мракобесия. Так меня потом и назовут с заводской трибуны: «рупор мракобесия», хотя имя мое прямо и не будет произнесено.

А пока что я слушал этого старика развесив уши. То, с чего он начал — не пей, не воруй, честно трудись и прочее, мне было, честно говоря, не очень интересно, потому что это мы от стариков без конца слышим, они любят такие поучения. Но дальше-то, дальше пошел разговор о том, о чем мы, молодежь, часто в своем кругу спорим. На этот хитрый разговор я и клюнул…

Бунхо вскинул голову, посмотрел на меня в упор и сказал:

— Не стесняйся моего нескромного разговора, мальчик, но жениться рано или поздно придется и тебе, и всем твоим сверстникам, не так ли? А каково в наше время жениться парню, мы знаем. Похитишь девушку — тюрьма. А на калым не каждый сумеет набрать, если не пойдет воровать, что совсем не годится. Словом, тяжелый обычай предков навязали мы, старики, нынешней молодежи. Менять что-то надо. Я всегда был против тех белобородых, которые ничего не хотят менять!

Вот это я слушаю с интересом. Это большой вопрос для молодежи — свадьба-женитьба. Он рано или поздно каждого коснется.

Я понял так, что Бунхо — за тех умных стариков, которые хотели бы резко снизить размер калыма. Совсем отказываться от калыма пока еще рано, втолковывал мне Бунхо. Пока надо сделать его таким, чтобы жених не разорялся. Совсем отменять калым рано потому, что люди еще не стали сознательными. Парень женится, а через год не прочь бросить семью, да не так это легко сейчас сделать: где найдут родители деньги для новой женитьбы такого непостоянного человека? Снова копить? Так что для несознательных калым может служить тормозом, сказал Бунхо. Укрепляется семья. А это тоже в интересах государства.

Однако все же надо уменьшить размер калыма.

Правильно старик говорит. Ведь тот же Асхаб, он бы немножко денежек для женитьбы набрал. И не пришлось бы похищать, идти на риск. А большую сумму где взять?

Толковал мне Бунхо еще и о том, что невмоготу людям стало от необходимости постоянно делать все эти бесконечные подарки друг другу, давать червонцы на свадьбах, похоронах. Пятерку или даже червонец еще можно, а бывают ведь случаи, что ты должен и скотину пригнать в дар… Нельзя, нельзя обременять людей. Надо как-то снизить расходы. Обычай не должен пригибать человека к земле.

— Это я просто так, размышляю вслух… — закончил Бунхо, бросив на меня беглый взгляд. — Да и не мои это мысли, а мысли умных людей. Мое имя и называть где-нибудь смешно. Понял, мальчик? Я свое отжил, кроме этого плетня, ничего и не вижу. Хочется, чтобы вам, молодым, легче жилось, хочется, чтобы ничего не тяготило вам душу. Вы своим умом теперь живете. Но если что умное услышите, не грех это и друзьям передавать для науки. Не так ли, мальчик? Вот и передавай.

Напоследок Бунхо спросил вскользь, что это у нас за комиссия на заводе работает? Обычаи пересматривает?

Я смеюсь. О Цирценисе уже и здесь знают? Надо было бы свести старого Бунхо с Цирценисом и Ярцевой. Вот это была бы «комиссия»!

Бунхо отпустил меня. Проходя мимо крыльца, я услышал, как невестка зло шепчет кому-то из домочадцев:

— Вот так и жди целыми днями, когда он соизволит еду потребовать… Из ума выжил старик, все время с молодежью возится, будто равной компании ему не найдется…

…Часа два я поработал в колодце. Вылез, порадовался, что курицу и бульон кто-то для дагестанца поставил, но сам я не стал и прикасаться к еде. Надел, спрятавшись за штабелем саманных кирпичей, свой чистый сухой костюм, который был у меня на багажнике мотоцикла. И крутанул на полном газу за угол, чтобы держать курс на городок. Там сегодня воскресный базар, весь городок туда сходится. Вдруг встретится мне Кейпа именно там?

Завернув за угол, я сразу видел Замира. Вооружившись ломиком, он орудовал у железных ворот своего родича-скупердяя.

Я притормозил, чтобы спросить, не нужна ли помощь. Так полагается. Замир устраивал мостик к новым воротам, укладывал толстую, в обхват, железобетонную трубу, которую сам, наверное, и привез. Это чтобы вода под мостиком могла течь.

Каждому из нас, заводских, приходится «батрачить» на деревенских родичей, это уж закон. Как тут в душе не посочувствовать Замиру.

А все равно, глянул я на его работу, и злость в душе зашевелилась. Сам не знаю почему. Мне всегда приятно на любую работу посмотреть. А на эту противно.

Замир воткнул ломик в рыхлую землю и шагнул к скамейке. Чего-то хочет спросить, отъезжать неудобно. Но мотор я не заглушил. Идет ему эта синяя футболка в обтяжку. Фигура у него хорошая.

Замир сел и небрежно кивнул на миску с яблоками: угощайся, если хочешь. Да, рабочее место он умеет подготовить. Ранние яблоки. Кринка глиняная с кислым молоком. Пот с лица и шеи вытирает махровым полотенцем.

Вот почему мне, наверное, стало тут противно: ведерко с питьевой водой стоит на земле. Мутноватая вода, из речки. А Бадави старается, чтобы эти люди, пожалевшие цыпленка, пили кристальную воду, колодезную.