Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Перемахнем! — Взвизгнули тормоза, и прозрачно-искристые брызги воды фейерверком вылетели из-под передних колес. Полуторка выскочила на пригорок и покатилась к спокойному большому пруду.

— Что, не та деревня? Или не доехали?

— Еще не доехали...

— Мы уже больше шестидесяти километров отмахали.

— Ничего, доктор! Километры считать не наше дело. Вот счетчик, железный прибор для этого существует. — Он покосился в мою сторону и, довольный, улыбнулся.— Не сердись, скоро приедем. Я, наверно, лет семь назад был у нее... Но ты будь спокоен, найдем. Я тебе такие чудеса покажу...

— Да заткнись ты со своими чудесами!..

Клим подогнал машину к берегу. В тени под ракитовым кустом лежала чья-то одежда.

— Сейчас, чтобы ты не волновался, я наведу справочку... Жара-то какая, — расстегивая пуговицы гимнастерки, сказал он.

Жара действительно стояла невыносимая.

— Окунемся?

Я молча разделся, и мы пошли к воде. Под обрывистым берегом на глинистом песке животами вниз лежали два подростка. У одного, рыжеголового, на покрасневшей спине, словно папиросная бумага, висела кожа.

Клим подошел к ним:

— Ребята, вы не знаете, как проехать к деревне Счастливке?

Подростки, как по команде, повернули головы и удивленно уставились на подошедшего.

— Ну, что уставились? Я спрашиваю, как проехать к Счастливке?

— Мы не знаем, как проехать, — ответил рыжеголовый. — Закурить есть?

— Дать бы тебе закурить, суслик облезлый!.. Что не спросишь, ни черта не знают, а закурить дай!..

— А при чем они? — вмешался я. — Болтать нечего, освежимся да в путь.

Когда мы отплыли на большое расстояние от берега, рыжеголовый крикнул:

— Ты, журавль колодезный! Сам ни черта не знаешь!..

Клим сделал вид, что не слышит.

Мы переплыли пруд и, отдохнув, вернулись. На темно-зеленых бортах машины крупно было написано мелом: «Журавль длиннобудылый! Стропило остропузое!»

Клим сердито засопел, посмотрел по сторонам — подростков не было, он стер рукой надпись, оделся, и мы поехали дальше.

После купания настроение у меня поднялось. Правда, голод усилился, но не вечно же мы будем ехать.

Мимо опять замелькали просторные поля, светло-зеленые всходы пшеницы, синеватые — ржи, с широкими межами и огрехами, которые буйно зарастали всякими травами.

Дождь начался неожиданно. Еще в лобовое стекло било яркое солнце, синело небо, а по крыше кабины застучали тяжелые капли.

Клим выглянул в окно и поспешно стал поднимать стекло. Тут же исчезло солнце, сначала толстые нити, а потом плотные потоки воды обрушились на землю.

Через несколько километров я почувствовал, как задние колеса, ерзая, стали пробуксовывать. Глинистая почва покрылась водой, и вязкая, в то же время скользкая дорога раскисала все больше.

Клим сидел за баранкой с таким видом, как будто ради этого дождя он столько времени кружил по проселочным дорогам.

На крутом повороте машину занесло, задние колеса сползли в прорытую вдоль дороги канаву. Клим выругался и, закусив губу, с остервенением прибавил газу. Мотор, вахлебываясь, ревел, рев переходил в надрывный визг, но машина оставалась в кювете.

— Кончай без толку рвать мотор!..

Клим даже не посмотрел в мою сторону. Я вылез из кабины. От задних колес шел пар пополам с дымом, остро пахло жженой резиной. «Скаты сожжет!»

— Ну, ты, стропило остропузое! — обозлившись, заорал я.

Он заглушил мотор, обиженно посмотрел на меня.

«Черт знает, что это за человек?! Да и я балда, поехал в Счастливку! Наверно, такой деревни и не существует, а Виктор ждет запчасти...»

— Почему я стропило? — прервал мои размышления Клим.

— Не видел, какая дорога? На повороте надо было машину придержать...

Дождь лил, не прекращаясь, и все это время, промокшие до нитки, мы пытались выехать из канавы, бросая под колеса фуфайку, охапки мокрого бурьяна. Но машина ползла боком вдоль дороги, оставаясь в кювете.

Наконец нервы у меня не выдержали, я плотно захлопнул дверцу кабины и пошел вперед по дороге с надеждой, что в первом населенном пункте мы сумеем пообедать.

Вначале Клим шел сзади, потом обогнал меня и, задрав подбородок, вышагивал, словно гусь, не разбирая дороги.

Дождь перестал так же неожиданно, как начался. Сразу затих ветер, и сквозь темные клубящиеся тучи стали пробиваться яркие лучи заходящего солнца.

Показалась какая-то деревня. Клим зашагал еще шире. Я едва успевал за ним.

— Куда это ты так мчишься? Здесь, наверно, тетка твоя живет?..

Он остановился, поскреб затылок и почти с отчаянием крикнул:

— Но есть же тут какая-нибудь столовка?!

— В такой деревне ресторан должен быть... Сворачивай вот к этой большой избе, хоть хлеба и молока купим.

Я постучал в широкую дверь.

— Хтой-то там? — услышали мы звонкий девичий голос.

— Откройте, — толканул дверь, но она не открылась. — Ну, отпирайте.

— А хтой-то?..

— Тьфу ты, черт возьми! Открывайте! Не съедим же вас!..

— Да здесь же открыто. Щеколду троньте.

Тут я увидел рядом с дверной ручкой шляпку ржавого гвоздя. Придавив ее, открыл дверь.

Посреди просторной избы с половой тряпкой в руках стояла девушка. Вдоль стен в несколько рядов громоздились длинные лавки и старые, ободранные стулья, за бархатной занавесью возвышался деревянный помост — сцена.

Мы поздоровались, и Клим стал расспрашивать девушку, где бы купить поесть.

— Лавка сегодня закрыта. Продавщица уехала в город за товаром.

После сказанного я видел, как у Клима отвисла челюсть и он растерянно повел глазами в мою сторону:

— Вот это попались!.. Хотя бы хлеба где-нибудь достать... Жрать хочу невыносимо!..

Девушка хмыкнула, потом положила тряпку в ведро и, вытерев руки о подол темного фартука, сказала:

— Идемте, я вас покормлю...

— Пойдемте! — поспешно согласился Клим,

Мы прошли улицей к низенькой, крытой старой соломой избе, из почерневших и потрескавшихся бревен то и дело вылетали осы. Маленькие окошки, обведенные синей краской, почти закрывали густые кусты сирени.

Клим тронул меня за руку и, кивнув в сторону девушки, шепнул:

— Ну и страшна-а бродя-га!.. Бывают же исключения...

Действительно, девушка была очень нескладна. Широкоротая, с крупным вздернутым носом, большими серыми глазами, плечистая, с сильными мужскими руками.

Она открыла избу и пригласила нас войти.

В избе мы сели на деревянную скамью.

— Мы даже не знаем, как вас зовут.

Девушка улыбнулась, обычно такие улыбки рисуют карикатуристы — до ушей.

— Да как-нибудь называйте.

— Ну, все-таки?

— Лилия.

Если бы я не ущипнул Клима, он бы расхохотался.

— Будь приличным гостем! — тихо сказал я ему.

— Ну, и цветочек, доктор!..

В избе было очень чисто. Белые, хорошо подсиненные стены, снежные, расшитые сказочными узорами полотенца висели над аккуратными рамками семейных фотографий.