Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Нет, еще не ругала. Не видела. А столовая у вас где-нибудь есть?

— Не-ету. Ты лопать хочешь?

— Не отказался бы.

Мальчишка еще несколько минут посидел молча, как бы что-то обдумывая, потом, когда я заметил крытую машину и выскочил к бровке асфальта, чтобы ее остановить. Вюшка вприпрыжку подался к деревне, даже не попрощавшись со мной. Машина не остановилась, и я вернулся на прежнее место.

На трассе наступило затишье. Машины появлялись редко, да и то больше шли в противоположную сторону. Я вспоминаю о милиционере и думаю, как бы он мне сейчас помог. «Хотя бы появился какой-нибудь прохожий, у которого можно было бы узнать, есть ли где поблизости остановка автобусов...»

Но вокруг ни души, и только от крайней деревенской избы отделяется маленькая фигурка Вюшки, он мчится ко мне, и когда приближается, я вижу, что руки его заняты. Вюшка несет бутылку с молоком, заткнутую пробкой из газеты, и что-то в картузе.

— Вот на, лопай, — протягивает он мне бутылку с молоком и картуз.

В картузе оказалось два яйца, ломоть черного хлеба и соленый огурец. Я роюсь в карманах, достаю два металлических рубля и протягиваю Вюшке:

— На-ко, вот.

Вюшка берет монеты, переворачивает их несколько раз на маленькой ладошке и возвращает.

— Возьми обратно.

— Это почему? Купи себе конфет, это тебе за обед и за труды.

— Лопать я тебе так принес, возьми обратно. — Он по-взрослому недовольно хмурится, сердито шмыгает носом.

— Да ладно тебе, — отстраняю я его ручонку, — купишь конфет.

Вюшка, подумав, говорит:

— Жамки только в лавке есть, а лавка далеко. Мамака не велит туда ходить. Машины задавят или коровы забрюхают! — Прищурившись, он смотрит на меня, как бы проверяя, убедил или нет.

Мимо нас с бешеной скоростью проносится такси.

— Вот видишь, — говорит мальчишка, — надысь такая машина курицу задавила. — Он отдает мне монеты и с облегчением вздыхает.

Подкрепившись, я возвращаю ему бутылку, благодарю.

— Ванюшка-а! — раздается женский голос. У крайней избы деревни стоит женщина в цветастом сарафане и машет рукой. — Ваню-юшка-а! — За руку она держит мальчика поменьше Вюшки.

— Мамака кличет, — Вюшка встряхивает картуз, надевает его на красно-огненные вихры.

— Ну-ка, присмотри за Витякой! — приказывает женщина. — Я на работу пошла...

Вюшка подбегает к матери и берет за руку брата. Они направляются ко мне.

— Вюшка, а ты етому дядьке есть давал?

— Етому.

— А кто он?

— Не знаю, сейчас спросим.

Мне становится ясно, почему мальчишка говорит свое имя не Ванюшка, как позвала его мать, а Вюшка.

К месту, где я сижу, приближается автобус, сбавляя скорость. Я вскакиваю и, пробежав немного, оказываюсь у распахнутой двери. В салоне сажусь на свободное заднее сидение и, припав к стеклу, смотрю на ребят. У самой кромки асфальта стоят Вюшка, Витяка и смотрят в мою сторону. Я вижу, что и у Витяки на лбу нарисовано фиолетовое солнце.

Автобус набирает скорость. Два маленьких человека становятся меньше, вот они уже кажутся черными точками у блестящего под солнечными лучами асфальта, а через цветное верхнее стекло автобуса смотрит фиолетовое солнце.

Расплачиваясь с кондуктором, я интересуюсь, как мне добираться из Анны в село Знаменку.

— А зачем вам ехать в Анну, а потом возвращаться назад? — спрашивает она меня и, догадавшись, что я первый раз в этих местах, объясняет, где мне удобней сойти, чтобы попасть в Знаменку.

Когда автобус подошел к моей остановке, кондуктор показала в окно старую церковь.

— Видите купола? Эта церковь стоит прямо посредине села Знаменки.

Всю дорогу, пока я шел к селу, надо мной звенели неутомимые жаворонки. У села на приусадебных участках кое-где работали старики и старухи. Выбрав тропинку посуше, я направился к старушке, которая копала гряды.

Увидя меня, она отставила лопату и пошла навстречу.

— Ко мне, что ль?

— К вам, бабушка, — ответил я.

Она внимательно всматривается тусклыми серыми глазами в мое лицо.

— Чтой-то не признаю... глаза чтой-то подводят. Раньше, бывало, как зыркну — все ясно, а сейчас туман застит. Не, не признаю, не наш небось?

— Не ваш, бабушка. Я вот узнать хочу, где здесь агронома Ведрина найти?

— Агронома, Вихтора Мокеевича? — переспрашивает она.

— Виктора Мокеевича, — подтверждаю я обрадованно.

— Известное дело где, по такому времени в поле его только и можно найти. А поля у нас вон, во все стороны, — махнула она землисто сухой рукой.

— А живет он где?

— Вторая изба от церкви.

Я нахожу избу Ведрина, сажусь на высокое деревянное крыльцо с надеждой, что ждать его долго не придется. Но Виктор заявился поздно ночью. Приезду моему он не удивился. Вначале, как мне показалось, даже не обрадовался, и только после того как мы сели за стол, я понял, что Виктор рад моему появлению.

— Давно я тебя не видел! — говорит он. — Хорошо, что приехал. Живу я, видишь как! Целая изба на одного — живи, а насчет того, чтобы поесть, — все свежее и сколько хочешь!..

— Вить, но мне поработать надо...

— Брось ты, денег я тебе дам. Я написал тебе так с умыслом, а то ты бы ломаться начал.

— Нет, работу ты мне дашь...

Виктор разлил по стаканам остаток водки, подпер ладонью свой круглый подбородок, с минуту о чем-то думал, хмуря выгоревшие пшеничные брови, и наконец спросил:

— В пастухи, как я тебе писал, пойдешь?

— Пойду и в пастухи.

— Договорились. Завтра я об этом докладываю на правлении и лично Партизану. А то он мне проходу не дает. Я как-то сболтнул ему, что найду подмену, вот он и привязался. Надо старику к сыну на Север в гости съездить. Офицер сын у него, служит за Полярным кругом. Зимой там ночь, а летом старик занят... Вот и сделай добро ему и себе тоже.

На этом у нас разговор закончился. Дальше Виктор рассказывал о своей работе, о людях села. Я все ждал, когда он что-нибудь скажет о холостяцкой жизни, о сельской скуке или тяжкой судьбе агронома, но он даже намеком не обмолвился об этом.

Спать мы легли далеко за полночь. Утром чуть свет Ведрин ушел, оставив на столе записку. Перечисляя, где что лежит из съестного, он в конце записки советовал мне сходить осмотреть пастбища: «Иди за село к речке, пойма, овраги, взгорки, за леском пустырь — это и есть твои пастушьи угодья. Присматривайся!..»

Плотно позавтракав, часам к одиннадцати я отправился выполнять совет друга.

В отличие от вчерашнего дня сегодня я замечал, насколько весна здесь вступает в свои права раньше. По склонам, сверкая росой, ярко зеленела трава. Черная пашня, нагретая солнцем, подкуривала жидковатым парком. По волнистым полосам всякого мусора вдоль высоких берегов можно было определить, сколь широка была речка Тойда во время паводка, а сейчас она снова стала узкой и неприметной.