Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Через несколько минут одна из бутылок от сильного удара мяча, кувыркаясь, полетела за ворота, оставляя за собой белый кефирный след. Мальчишки хохотали, только брат Геннадия, сердито чертыхнувшись, взял целую бутылку, сверток, буханку хлеба и покинул поле. Я хотел догнать его, извиниться, но он даже не оглянулся.

— Ладно, ребята, играйте. Пошутил и будя, чего доброго, еще мамаша придет. — Я ударил последний раз по мячу и отправился домой.

Сегодня нам с Мыколой повезло. Мы сделали работу часа на два раньше, и Батанов нас отпустил.

Я с наслаждением вымылся в бане, быстро оделся и выскочил во двор, надеясь успеть на пляж.

В сквере меня кто-то окликнул. Тягнырядно. Он еще был в шахтерках. Летом Мыкола мылся дома, в своем душе.

— Ты чего это домой не идешь?

— Та... — Тягнырядно немного помялся. — Ось на, подывысь. — Он протянул лист бумаги.

— Что это?

— Та заява, хочу быть комсомольцем... Почитай, чи нема ошибок.

Я сначала опешил, но потом прочитал.

— Есть ошибка.

— Яка?

— Не туда ты суешься.

— Як суешься?

— А вот так. Привет! — Я отдал ему заявление.

По нашей улице с большой кирзовой сумкой шла почтальонша Нинка Пахомова. Когда-то мы с ней учились в одном классе. Она тоже оставила дневную школу, устроилась работать на почту и собиралась приходить к нам в вечернюю.

Длинные ремни делали сумку неудобной. Она болталась, била по коленям. Нинка то и дело поддергивала ее, теряя равновесие.

Смотреть на нее со стороны было смешно. Маленькая, в стоптанных, не по размеру туфлях, она кралась к каждому дому и при первом брехе собаки, как испуганный желтоголовый цыпленок, убегала что есть мочи.

— Эй, рыжая, ты что это крадешься?

От неожиданного окрика Пахомова вздрогнула.

— Фу, как выпугал. — Махнула рукой: — А в этом дворе собака есть?

— Есть. Здо-оровая, зла-ая и не привязанная!

Нинка съежилась от страха.

— Эй, Савин, эй! Погоди. — Она догнала меня. — А здесь что-то есть для тебя. — Передвинув с боку на перед сумку, стала копаться в письмах. — Вот, пляши! — торжествующе махнула перед самым носом конвертом.

Я увидел на конверте большой фиолетовый штемпель.

— Брось ты, Нин, так сегодня на работе наплясался. Это из мореходки.

Она отдала. Я тут же разорвал конверт. Мне сообщили, что документы мои приняты и я допущен к сдаче экзаменов.

— Поедешь? — заглядывая через плечо, спросила Нинка.

— Поеду.

— А Генка отказался. Гальку Тягнырядно боится оставить. — Она засмеялась.— Хочешь, я тебе кое-что о них расскажу?

— Не хочу. А вообще, какое твое дело? Нечего совать нос куда не следует!

— Я не совала, — обиделась Пахомова. — Он так же при мне вскрыл конверт и сказал: «Баловство это, надо институт кончать».

— Ну, ладно. Давай сумку, ремень подтяну, удобнее будет.

Ничего не вышло. Ремень оказался пришит к бортам сумки накрепко. Я завязал его петлей, надел сумку на плечо Пахомовой.

— А так удобно, — глаза у нее заблестели.

— Еще бы. Я же слесарь.

— Что это, Савин, тебя на танцах не видно? Приходил бы.

— Чудачка ты, Нин.

— Приходи.

— Постараюсь. Спасибо за приятную новость. До свидания.

Вечером пришел Геннадий.

— Вызов получил?

— Получил.

— Я тоже, но не поеду, а ты?

— Завтра беру расчет.

— Зачем торопишься, вдруг не поступишь?

— Думаешь, не сдам?

— Сдашь, конечно, но вдруг передумаешь.

— Ты же на «Песчанку» не передумал. Я тоже твердо решил.

— Когда поедешь?

— Дня через два. Приходи провожать.

— Ладно, приду.

Он пошел вниз по улице, к дому Мыколы.

Сдав в расчетный отдел всеми подписанный обходной лист, я пошел перед отъездом побродить по штахтному двору.

У механической мастерской белела серебристыми листьями маслина. В кузнице звонко стучали кузнецы, привычно гудели компрессоры. Пахло шахтой.

Мне стало жалко уезжать, жалко покидать тех людей, с которыми я жил и работал. Я стал представлять себе каждого и с каждым прощаться.

«Уезжаешь, значит, — пробасил Евсеевич, — в моряки подаешься. Говорят, хорошее дело. Ну, смотри, не подкачай там. А ко мне опять зябликов прислали... Счастливого тебе плавания!»

«А в комсомол я поступлю! — прожевывая сало, сказал Мыкола. — Вот побачишь, поступлю...

Меня кто-то тронул за плечо. Рядом стоял Мыкола Тягнырядно.

— Мыкола!

— Мыкола, а що? Ты вже рассчитався?

— Уже, Мыкола.

— Ну, так до свидания. — Оп протянул мне руку. — А в заявлении помылок — ошибок не було. Так отдав...

Я не выдержал и рассмеялся.

— Чего це ты?

— Ничего, Мыкола. Все правильно.

— Ну, ты як будешь тут, заходь, — не обращая на мой смех внимания, сказал он.

— Спасибо, Мыкола!

— Заходь и до дому ко мне, як приедешь на каникулы, заходь с Генкой.

— Спасибо! — Мы попрощались, и я заспешил домой, час отъезда приближался. Скоро придет Геннадий — провожать меня.

Я сдавал досрочно очередную сессию и надеялся, что в этом году мне удастся поехать на каникулы к другу детства — Виктору Ведрину. Он закончил сельскохозяйственный институт и два года уже работал в одном крупном колхозе агрономом.

Зная, как сложно жить на одну стипендию, в последнем письме своем он писал: «Работу я тебе нашел денежную, должность видная и почетная. Приезжай, Максим, не пожалеешь...»

В то время студенческие отряды только начинали создавать, а в нашем институте по этому поводу и разговоров еще не было.

Готовился я к каждому зачету и экзамену, не жалея сил. «Что, если сдам плохо и стипендию потеряю!..» — Нервное напряжение сказывалось, стала болеть голова, а тут еще не всегда хватало денег на обед.

«Пойду к ректору, объясню все, может быть, на осень разрешит перенести последний экзамен». — С этой мыслью я вышел на улицу.

Московские улицы необычно пустынны и просторны перед рассветом. Влажный асфальт блестит, отражая матовые шары фонарей. Хорошо слышно, как шаркают по асфальту мокрые метлы дворников, как хлюпает вода, как чавкают под метлой остатки грязноватого снега.

Свернув в узкий переулок и едва переставляя ноги, я направляюсь к пруду. У пруда ощущаю запах талой воды, вижу, как темный лед просел на середине, скрылся под черную воду. Порывистый ветерок гоняет морщинистую воду то в одну сторону, то в другую.

Я подхожу к лиственницам, прислоняюсь спиной к стволу одной из них и стараюсь представить Виктора Ведрина.

Агроном в моем понятии — человек интеллигентный, немного праздный. В нужное время проехал по полям, дал указания, посмотрел вспашку, всходы, прикинул будущий урожай — и распоряжайся своим временем, как хочешь.

Виктор Ведрин — рослый, крепкого телосложения парень, веснушчатое носатое лицо, крупные губы. К любой работе он относился с жадностью, любил все делать сам, а тут надо распоряжаться, приказывать. «Какой из него агроном, — решил я, — наверное, сидит в конторе и щелкает на счетах...»