Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

На холмистых сугревах свистели суслики, в просторном, безбрежном небе гомонили перелетные гуси, теленькали жаворонки и высоко-высоко парила ширококрылая шулика, высматривая добычу.

— Мне Виктор Мокеевич сказывал, что ты маненько знаком с нашим ремеслом, — не то спрашивая, не то сообщая, продолжал Савелий Фомич.

— Немного знаком, — решил ответить я.

— Ага, ну да это по мне, это ладно... а ты сейчас в науке? Как Виктор Мокеевич, или в другой ветви?

— В другой.

— Ага, ну да, в другой так в другой, — он не стал интересоваться моим институтом. — Виктор Мокеевич, как прибыл к нам, все со стариками гутарил: «Где, когда, как сеяли? Какие урожаи снимали?..» — просто засыпал вопросами. Ну, думаем, пропали! Учен парень, учен, а знаний нетути. Одного разу возьми и скажи ему об этом: «Что ж ты все спрашиваешь и спрашиваешь? Чему ж тебя в институте учили?»

А он и говорит: «Ты, Савелий Фомич, не прав. Меня учили в больших масштабах, сейчас я работаю на вашей земле, должен я знать о ней все подробности?» «Должен», соглашаюсь я. Стали мы к нему присматриваться. Паренек дельный оказался. Во-он, в той ложбинке, посеяли мы горох. — Савелий Фомич опять показал своей беспалой рукой в сторону еле заметной впадины. — Землица там хорошая, влага даже в сухую пору держится. Вымахал он во-он какой! — старик показал с метр высоты от земли. — Все село на нем паслось. Иде кто-нибудь на бригаду, щипне.— Савелий Фомич, как все жители села Знаменки, нажимал в разговоре на буквы «е» и «я». — А ребятишки, так эти, как грачи, ну да, ага. Вдруг собирают собрание. Слышу, гутарят — агроном о горохе речь поведе, жаль ему, анчихристу, что ребятишки сластятся. Смотрю, правда, на собрании слово берет Виктор Мокеевич и говорит: «Что горох посеяли вблизи села, хорошо, ближе возить на ток, и что ребятишки сорвут по десятку стручков — тоже не урон. Урон в том, что топчут много и рвут с ботвой. Хочешь полакомиться — обери, сколько тебе надо, с краю. Мы края все равно скашивать на подкормку скотине будем...» Много тогда агроном дельного еще сказал. Все матери гавриков своих приструнили как следует, и дело с концом. Стали урожай убирать, по двадцать четыре центнера с гектара идет. Лучший в районе показатель, ну да, ага. Пришел наш агроном на поле, посмотрел, как иде уборка, и приказывает: «Глуши моторы! Много гороху ложится, большие потери!»

А тут председатель с газетчиком: «Почему стоим?» Потому, потому-то, ну да, ага... «Ничего здеся не придумаешь — работайте, ребята!» А Виктор Мокеевич — нет! Но послушали председателя. А когда он уехал, Виктор Мокеевич за свое. Остановил машину, ну да, ага. С председателем нашим шутки плохи. Он депутат самой Москвы. Пропал, думаем, парень!

А Виктор Мокеевич все над жатками колдует, опустил их по самому низу, подскребалы придумал, и как только роса выпала, пошли косить. Так у нас с этого поля по двадать восемь центнеров собрали. Случись, в тот год семян много в хранилищах на главной усадьбе померзло. Главного агронома сместили, а Виктора Мокеевича на его место...

Неожиданно Савелий Фомич сворачивает с дороги, идет, волоча за собой большие ошметки чернозема. Я следую за своим наставником. Он останавливается на том месте, где стоял прошлогодний стог сена, нагнувшись, разгребает остатки жухлой травяной трухи, набирает здоровой рукой этого мусора и, провеяв, всматривается в семена трав, смешанные с комочками земли. Расстелив свою куртку, Савелий Фомич начинает веять семена на куртку.

— Зачем это?

— В прошлом году травы поздно скосили. Здесь есть зрелые семена. Вот я наберу их, завтра по лугам раструшу.

С Савелием Фомичом мы расстаемся вечером. Весь день меня подмывало спросить, почему его Партизаном нарекли, но я не решился, чувствуя, что в этом прозвище таится какой-то смысл, может быть не совсем приятный для старика.

Праздничным мне показался этот вечер. На высоких тополях и ракитах у школы белели новые домики скворечников. Радостные скворцы, прихлопывая крыльями, то и дело приседая, трещали, свистели, щелкали клювом, казалось, что птицы пляшут «барыню».

Вдоль плетней и заборов кублились овцы, на зеленых лужайках, путаясь в веревках, взбрыкивали телята. Горький дымок, синеватый, легкий и прозрачный, нес в себе запахи деревьев, отдавал еле уловимым ароматом весны. Я проследил, откуда идет этот приятный дымок. Почти на каждом приусадебном участке, в огородах стелились разноцветные дымки и над кострами подпрыгивали яркие зайчики пламени.

Дверь была заперта, и я понял, что Ведрина еще нет. В избу я не пошел, сел на ступеньку крыльца, с наслаждением вдыхая деревенский воздух, задумался. Вспомнилось студенческое общежитие, субботний вечер, когда после занятий все почти студенты в комнатах. Одни готовятся на свидание, в кино, другие, не рассчитавшие свой бюджет и поиздержавшиеся раньше срока, собирают немытые молочные бутылки или просят друг у друга взаймы, чтобы как-то продержаться выходной день.

Постукивая приоткрытым бортом и взбивая пыль, по улице проехала полуторка Клима. О нашей поездке в Счастливку Ведрину я ничего не сказал, хотя он допытывался, почему мы задержались, сожгли много горючего. «Не халтурил ли шофер?..»

Я защитил Клима, правда, от мысли, что мы гоняли машину черт знает куда в такую горячую пору, да еще с запчастями, мне становилось неловко перед Виктором, но откуда мне знать здешние порядки.

Все же Ведрин, наверное, взгрел шофера, и он заподозрил как будто меня в доносе, потому что при встрече делал вид, что не узнает меня или не видит.

Своим подозрительным и обидчивым характером, безрассудностью Клим напоминал мне моего однокурсника Саню Смольникова. Тот тоже любил «чудеса» показывать.

— Старик, хочешь, с шестого этажа на первый на руках сойду?

— Сходи.

— А билет в кино купишь?

— Куплю, дуй, но если не сойдешь, билет и плюс ужин с тебя.

Саня сходил на руках вниз, брал пятьдесят копеек, а после несколько дней прислушивался, не осуждают ли, не насмехаются ли над ним.

Мимо нашего двора, туда-сюда, несколько раз прошла светловолосая, в нарядном ситцевом сарафане девушка. Первый раз она прошла с пустыми руками, второй — с пустым ведерком, а потом с полным.

Когда она незаметно рассматривала меня, я неожиданно повернулся к ней и шутя подмигнул. Девушка быстро опустила голову и заспешила. За этот миг я успел заметить, что лицо у нее очень милое.

— Надюха, — услышал я голос в соседнем дворе, — ты чего это взъегозилась?

— Я воды принесла... мам, а правда, что наш агроном нового пастуха завербовал?

— Гутарят по селу. Сегодня Партизан водил его на пастбища.

— Мам, дак я его видела, он еще совсем молодой, парень еще.

— Вот и хорошо, ловчее со скотиной управляться будет... Вот знать бы, каков он характером, а то как бы скотину не забижал...