Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Теперь я понял, почему так быстро распространяются слухи и почему в сельской местности любой секрет для жителей села не секрет. Люди здесь привыкли обо всем громко разговаривать. Разыскав грабли, я стал сгребать в кучу мусор и, когда куча стала большой, тоже устроил свой костер.

Когда стемнело, я приготовил ужин, накрыл на стол. Пришел Ведрин, усталый, обветренный, почерневший лицом. Садясь за стол, он сообщил:

— А Чикиринда не зря по лесу шастала, серьезные нарушители объявились, повадились из соседнего колхоза за соснами. В суд на них дело передали.

Я подумал, что сейчас самый подходящий а спросить у Виктора, почему Савелия Фомича зовут в селе Партизаном.

— Я слышал, что во время войны через Знаменку немецкий обоз проходил, — начал Виктор. — Савелия Фомича по инвалидности в армию не призвали, он остался дома.

Одна из обозных лошадей пристала. Солдаты стали ее бить, она упала совсем. Все это происходило у избы Савелия Фомича. Немцы выпрягли лошадь, подняли и привели ее на двор Савелия. Один из немцев зашел в избу и тут же вернулся. Ему не понравился беспорядок и многодетная семья Савелия, но лошадь он оставил: «Возьми, хозяин, коня. Завтра чтоб он работал».

Савелий Фомич снял шапку и, поклонившись немцу, поволок лошадь в конюшню. Немец пошел следом.

— Здесь у меня корова стояла, — сказал ему Савелий.

— Есть корова? — оживился немец.

— Нет, слопали.

— Если конь пропадет, будем вешать! Понятно?

— Понятно...

Ночью Савелий обмотал лошади голову мешками и кузнечным молотом оглушил ее. И повесили бы Савелия, если бы не подоспели наши. Как только его освободили, он пошел к командиру и стал требовать награду. «Я партизан! — шумел Савелий. — Вот ту пушку, которую бросили немцы, если бы я не убил лошадь, они бы уволокли ее». — С тех пор Савелий Фомич и остался Партизаном.

Больше недели мы с Савелием Фомичом стерегли стадо. Он по-прежнему заходил на то место, где стояли стога сена, собирал семена трав, а потом рассевал их по лугам. Он как бы делал две работы. Когда мы были у леса, старик набирал из-под листвы ядреных желудей, лущил сосновые шишки, находил семена березы и клена, а потом распихивал их в землю по оврагам, на опушке. То тут, то там можно было видеть березки, сосенки и коренастые дубки, поросль клена. По ракитнику вдоль речки можно было судить, с какой настойчивостью старик занимается лесонасаждением. Вот стоят большие раскидистые деревья, они видны с любого конца луга, рядом поменьше, там еще меньше — кое-где совсем небольшие, а вот колья с первыми побегами, их Савелий Фомич воткнул в прошлом году.

— Дереву, как человеку, — нелегко вырасти. То болезни всякие, то паводком снесет, то скотина стопчет, а то и сам человек выдернет или сломает... Без дерев нельзя, без дерев земля пустая.

Рассаживает Савелий Фомич и молодняк, для этого у него в поле саперная лопата припрятана.

Любуясь Митрохиным кустом, я не раз думал, что, может быть, и его насадил какой-нибудь Митроха, вроде Савелия, а легенду об алчном помещике — истребителе лесов люди позже придумали. Если присмотреться к молодым перелескам, то можно не один из них назвать Савельевским. Даже в той стороне села, где живет Савелий Фомич, избы стоят как в парке. Ее так и называют — Галчанкой, а другую сторону — Знаменкой.

Глядя на Савелия, я тоже стал рассеивать всякие семена по пустырям. И чем больше я занимался этим делом, тем больше появлялось у меня интересу к лесонасаждениям, я даже понял, что за подобным занятием длинный день пастуха пролетает незаметно.

Помогал нам присматривать за стадом лобастый, серой масти кобель Заливай, он был из породы кавказских овчарок.

Заливай всегда выбирал возвышенное место и оттуда неусыпно наблюдал за коровами. Стоило какой-нибудь буренке отбиться от стада, как Заливай басовито гавкал, и если корова не возвращалась, кобель тут же прекращал своеволие.

— Помощничка-то мне какого сын с Кавказа привез, — довольно улыбался Савелий Фомич. — И подпаска никакого не надо. Заливистым он был в щенячей поре, это сейчас таким басовитым стал.

Дни шли, а старик все откладывал свою поездку к сыну. Я понимал, почему он это делает. Савелий Фомич вводил меня во все подробности пастушьей работы, приучал Заливая ко мне и знакомил с хозяевами скота. Да и решительности у него, как подметил Ведрин, с приходом весны поубавилось.

Сыновей у Савелия Фомича было семеро, и все они жили в разных концах страны.

— Ну да, ага, вот ведь как получается, — рассказывал старик, — разлетелись во все стороны. Один в Иркутске, другой в Магадане, в Душанбе, в Калинине, в Бельцах, в Новочеркасске, а этот вот, последний, самый младшой, где-то с белыми медведями. Ну да, ага, как будто им в одном месте тесно было.

Я знал, что Савелий Фомич и старуха его с большой любовью относятся к младшему.

— Те все улетали как-то незаметно. Чуть встал на ноги — и подался. А Федька, младшой-то, очень болезным рос. Замаял нас со старухой. На шестнадцатом годе только окреп. Вымахал — богатырь! — Последнюю фразу Савелий Фомич всегда выкрикивает.— Ну да, ага, окончил он десятилетку при нас, да еще год в колхозе работал. В армию забрали, там и пошел по военному делу. Сейчас капитан уже. — О младшем сыне старик готов говорить днями.

Последнее время я собирал и выгонял стадо один. Старик убедился, что я всерьез готов подменить его, устраивали Фомича и наши симпатии с Заливаем. Кобель относился ко мне официально, я тоже не напрашивался на дружбу.

О том, что Савелий Фомич наконец-то собрался и уезжает к сыну в Заполярье, я узнал от Виктора.

— Ну что, — сказал Ведрин, — тебя можно поздравить, теперь ты хозяин стада, вся власть перешла в твои руки! Завтра Савелий Фомич первым автобусом чуть свет отбывает со старухой за Полярный круг. Сегодня он раскланялся со всеми своими близкими. Об этом во все услышание объявила Чикиринда.

— А мне он ничего не сказал?

— А чего тебе еще говорить, он ведь все объяснил, все сделал.

— Верно, все объяснил, все сделал, — согласился я с Виктором. Но все равно и после сказанного у меня осталось недоумение. Сегодня он приходил на луг и был со мной до обеда, и на тебе — уезжает!..

Ночью пошел дождь, в темноте вспыхивали короткие молнии, гремел гром, и струи воды были сильные, о силе их я судил по шуму дождя и хлестким ударам в оконные стекла.

Слушая дождь, я думал о Савелии Фомиче, надеялся, что старик из-за непогоды отложит свою поездку и мы с ним все обсудим.

Утром чуть было не проспал. Случайно открыл глаза, а за окном уже стояла светлая синева рассвета.

Чтобы не разбудить Виктора, я схватил одежду в охапку и выбежал во двор.

Село уже проснулось. У колодца скрипел коловорот, звякала цепь о дужки ведер.