Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Случалось, Виктор целыми днями пропадал в степи, поэтому я не удивился, когда узнал, что он поступил в сельскохозяйственный институт.

По тому, как здесь, в Знаменке, ко мне относились жители, можно было судить, каким уважением пользуется у них Ведрин. А Чикиринда при каждой встрече расписывала мне достоинства друга: «Он, Вихтор-то, надысь, такую пшеницу вырастил, что фуфайку бросишь на нее, и лежит та фуфайка, как на припечке — колосья не прогнутся. А почему? Да до Вихтора-то удобрения ляжали кучами, а как разбросают, дык все поля лищаями покроются. Зярно-то даже птица не клевала, так от няго мылом разило... Учен парень, хозя-ин! Тольти чтой-то он с девчатами не корогодится? Ты бы взбодрил яго, ды в клуб, али на ферму к девкам загузынились бы...» Я сказал Чигиринде, что Виктор не какой-то вертихвост, у него девушка еще в институте учится.

Мой довод вызвал неожиданную у бабки реакцию: «Да ты что это, с ума спятил?! Дак она уведё его из нашего колхоза. Из-за энтой девицы мы такого агронома потеряем!..»

Кое-как с трудом мне удалось успокоить бабку, сказав ей, что девица непременно сама приедет к Виктору. Чигиринда малость поостыла, но от своего не отступилась, она стала меня уговаривать: «Ты знай, что для нас лучше будет, если он нашенскую девку засватает. По приезду яму Надюха нравилась. Видная девка, ладная станом, умна, а хозяйственна — не приведи господь!.. Чтой-то случилось между ними, охолонул он к ней. Дак ты похваливай девку-то. Она ведь соседка ваша — всегда на виду».

Чтобы окончательно меня задобрить, еще в бытность Савелия Фомича сунула нам к обеду Чикиринда пол-литра водки.

Савелий Фомич, обнаружив бутылку, стал выговаривать старухе. Делал это он украдкой от меня, но я стоял под ветер и все слышал: «Ты что это, Чикиринда, обалдела, ум повысох? Виктор Мокеевич не пьё, а Максим друг его. Что ж, ён разве позарится на ету отраву? Смотри, Чикиринда, Виктору Мокеевичу сообщу, ён углей тебе каленых за воротник всыпет!..

Больше Чикиринда не покупала водку.

С Виктором мы встречались поздно, перекинемся несколькими фразами за ужином — и спать на сеновал. И ему и мне вставать приходилось до восхода солнца. Не успеешь как следует сомкнуть глаза, а уже начинают зоревать голосистые певни. Первым нарушал дремотную тишину рассвета осиротевший петух Савелия Фомича. Может быть, и до отъезда пастуха пел он первым, ведь по должности его хозяин обязан просыпаться раньше всех — этого не знаю. Я тогда не обращал внимания на то, чей петух зорюет первый, а вот несколько дней назад проснулся по звонку будильника, чтобы накормить Заливая дома, потому что в поле из моих рук ничего съестного кобель не брал. Во дворе Савелия Фомича я услышал звонкий, переливчатый голос петуха, который с тех пор запомнился и сквозь сон первым доходил до моего сознания.

На днях Виктор вернулся с поля раньше обычного, приготовил ужин, убрал в избе не хуже домовитой хозяйки, и не успел я переступить порог, заявил:

— С севом покончили! По этому случаю я истопил баньку, у Чикиринды взял бадью квасу. Сегодня, пастух, банный день. — Ведрин сиял. — Париться будем с веничком, хочешь с дубовым, хочешь с березовым.

Я выбрал березовый, а Виктор остановился на дубовом.

— Люблю, когда дубом пахнет... Ты помнишь, какой дуб в нашем дворе?

— Ну, как же не помнить.

— Обживусь маленько, заберу сюда стариков, хватит им там в одиночестве мыкаться.

— А поедут они сюда?

— Ко мне поедут...

Вытерев ноги о высокую сырую траву, мы вышли в предбанник. На старинной, из мореного дуба лавке искристо белели льняные полотенца, расшитые замысловатыми узорами. Виктор бережно их отодвинул.

— Подарок хозяйки. Все время берег, таких сейчас в магазине не купишь.

На другом конце лавки стояла небольшая, литров на десять деревянная бадейка, рядом литровый березовый ковш.

Из-под плотно прикрытой двери, ведущей в баню, в самом низу жидко просачивался белесый дымок.

Виктор то и дело посматривал на меня и улыбался. Я старался угадать причину его доброго настроения: то ли оно от сделанной большой работы, то ли он так любит русскую баню...

Раздевшись, мы юркнули в баню. Горячий пар колюче шибанул в лицо. Из глаз потекли слезы, перехватило дыхание. Я было повернул назад, но Виктор могуче крякнул:

— Благодать-то какая! Эх, Максим, какое наслаждение придумали наши предки, — он посмотрел на меня, — что это ты рот раскрыл, словно курица в жару?

— Душно, — выдавил я.

— Сядь вон на ту лавку у двери. Обвыкнешь, сразу поймешь, что к чему.

Я сел на лавку, а Ведрин принялся хлопотать: налил в два больших медных таза из огромного котла кипятку, страстил его холодной колодезной водой из бочки, стоявшей в углу. Один таз вылил на себя, а другой выплеснул мне на голову.

Через несколько минут я стал привыкать к банному климату. Заметив это, Виктор веником начал плескать воду на раскаленные галыши каменки. Вода взрывалась клубами пара, громко шипела. Слышно было, как гулко гудела плита, потрескивая смолистыми сосновыми кореньями, которые Виктор специально припас на банный день.

— Ну, как, пастух?..

— Терпимо...

— Ну-ну. Пора поработать веничком. — Он еще добавил пару, взял свой дубовый веник и ловко захлестал себя по упругому, мускулистому телу. Узорчатые листья прилипали к коже и темнели, словно бабочки рядом с розовыми полосами, которые оставлял веник.

— Ну, ты, художник, не переусердствуй.

— Душа меру знает. Давай-ка, горожанин, я тобой займусь. — Он тут же окатил меня такой горячей водой, что я подумал о злом умысле Ведрина. Не успел я открыть рот, как на мою спину посыпались хлесткие удары, Виктор стегал меня и березовым и дубовым вениками.

После веников тело не ощущало жары, и дышалось легче.

Ведрин выпил ковш квасу и принес мне. Холодный и резкий, он приятно отдавал липовым цветом, освежал.

Виктор еще подбросил в плиту дров и поднял такой пар, что мне показалось, будто я сижу в бочке с молоком. Я лег на горячую лавку, а он полез на полку под самый потолок.

После всех банных процедур мы выскочили в предбанник и по очереди окунулись в бочку с холодной колодезной водой.

На улице я почувствовал такой прилив силы, что сгреб в охапку Ведрина и несколько минут таскал на руках по двору.

— Ну и битюг! Откормили тебя колхозники, — покачал головой Ведрин. — С такой силищей шел бы ты в тракторную бригаду...

Скрипнула калитка, и во дворе показалась бабка Чикиринда.

— С легким парком вас, ребята.

— Спасибо, бабушка. Квасок у вас хорош!..

— Всей попили?

— Подчистую.

— Дык я ящо навела. В воскресенье милости прошу, Виктор Мокеевич.

— Спасибо, приду. Заходите в дом.

— Дык некогда... я вот по делу к Максиму. Деньги тебе принесла, — она протянула мне небольшой газетный сверток, перевязанный суровой ниткой.— За весь месяц, все отдали, задолжников нетути.