Гриш Бицоев - Тепло очага

Туган медленно шел по берегу Астаудона. Смеркалось. Один за другим зажигались огни в селе, и, когда вспыхнул самый яркий из них, Туган, будто осенило его, сорвался с места и побежал. Бег его был радостен, и он вспомнил почему-то одного из своих соседей, отца семерых дочерей, вспомнил, как ликовал тот, когда у него родился наконец сын.

Туган бежал к яркому огню, горевшему над крыльцом правления колхоза, бежал во весь дух, продираясь сквозь кусты, а потом бежал по улице мимо шарахавшихся от него людей и остановился лишь тогда, когда старик сторож, сидевший на скамеечке возле крыльца, цепко ухватил его за штанину.

— Ты куда? — строго спросил сторож.

— Мне нужен Шахам, — прерывисто дыша, ответил Туган.

— А ты ему нужен? — усмехнулся старик.

— Пусти, я тороплюсь.

— Там совещание. Подожди…

Туган сел было рядом со сторожем на скамейку, но тут же вскочил. Он не мог откладывать, он должен был сейчас же повидаться с Шахамом. Туган поднялся на крыльцо, вошел, постоял в коридоре возле председательского кабинета, осторожно приоткрыл дверь. В кабинете за длинным столом, придвинутом к столу председателя, сидели люди. Никто из них не заметил Тугана, но Шахам, почувствовав его взгляд, посмотрел на дверь и тут же встал.

— Случилось что-нибудь? — спросил он, выйдя к Тугану.

— Нет, ничего, — смутился Туган, — я лучше потом зайду. — Он кивнул на дверь: — Люди ждут…

— Ничего, времени нам хватит, — тот, кто умеет, тот за ночь дворец построит. — Шахам взял Тугана под руку: — Ну-ка, идем…

Они спустились с крыльца и медленно пошли по улице. Сторож удивленно смотрел им вслед.

— Говори…

— Что делать тому, кто имя свое стыдится произнести? — спросил, останавливаясь, Туган. — В пропасть бросаться или в речку?

— Ты о чем это?

— О Толасе, о Батадзи…

— О Цыппу, об Азрыме, — продолжил, улыбнувшись, Шахам, — о Коста, о Состыкке, о Гадаце…

— Они послали меня к тебе, — неожиданно для самого себя сказал Туган.

— Смотри-ка, — оживился Шахам. — Что же вам нужно от меня?

— Ничего особенного…

— Если я могу помочь вам — пожалуйста… Украсть корову, наверно, не осмелюсь, а утащить у Сопо бочку с аракой — тут я готов идти с вами. Говорят, у нее еще с довоенных времен арака хранится…

— Нам нужен участок земли… По одной тяпке на человека, а осенью — одну сапетку на двоих…

— Да-а, это не бочка с аракой, — задумчиво проговорил Шахам. — Не знаю, что и сказать тебе…

— Чем вы рискуете? — недоуменно пожал плечами Туган.

— Как чем? — Шахам внимательно посмотрел на него. — Урожаем рискуем… Землей… Ладно, — сказал он, — обдумайте все, как следует, и приходите. Но разговор будет серьезный. Земля — не забава, и, если ты бросил в нее семя, значит, ты в ответе за нее… Так что думайте…

Ниффа, мать Тугана, не спала еще. Она ывшла к сыну в ситцевом халате. Только что вымытые волосы ее еще не высохли. Ниффа сначала моет голову сывороткой, потом несколько раз ополаскивает ее водой, но запах сыворотки остается, и волосы блестят чуть больше обычного.

— Кто только не приходил к тебе сегодня, — ласково сказала мать, но Туган понял ее слова, как упрек: «Где ты шатаешься от зари до зари?» — вот что хотела она, наверное, сказать. — Есть хочешь? — спросила она чуть погодя и, не дожидаясь ответа, открыла дверцу шкафа.

Туган незаметно сглотнул слюну.

— Дай чего-нибудь, — сказал он, подражая отцу. Тот, даже неделю прожив не евши, большего не скажет.

Мать поставила на стол теплый пирог с сыром, тарелку супа, кусок вареного мяса и стакан компота и, сев напротив сына, долго смотрела на него.

— Что-то ты бледный, — сказала она, — худой… — Ты не болен?

— Сейчас время линьки, а когда скотина линяет, ей всегда неможется…

Ниффа вздохнула.

— Что ты, что твой отец — вам хоть гадюку за пазуху положи, и то вы слова не скажете.

Она встала и ушла к себе.

Туган мог ей, конечно, рассказать, как он шел от правления, думая о словах Шахама, и казалось ему, что дело уже сделано и он стоит на пороге новой жизни. Потом вдруг робость овладела им. Звезда ярче светится перед тем, как навсегда угаснуть. Что если и его взлет — такая же вспышка? Его одолели сомнения. А если друзья не поддержат, уйдут от него, как семь дней прошлой недели. Если не нужна им тяпка на человека и сапетка на двоих?

Туган пошел к Толасу. Тот всегда знал, где найти ребят, кто куда уехал, откуда вернулся, и если дело стояло за тем, чтобы разыскать кого-нибудь из них, он готов был в игольное ушко пролезть.

Дом Толаса темным силуэтом высился в глубине двора, далеко от ворот. Стучать Туган не решился — мог выйти больной отец Толаса. А тетка его слишком подозрительна, чтобы будить ее даже в этот еще не поздний час. Если она выйдет и увидит Тугана, то, поминая и бога и чертей, проклянет род его до седьмого колена.

Туган свистнул тихонько, и тут же в одном из окон зажегся и погас свет. Потом скрипнула дверь, во дворе послышались быстрые шаги, и из-за плетня, чуть в стороне от ворот, высунулась голова Толаса.

— Ты?! — удивился он.

— С каких это пор ты так рано стал ложиться? — буркнул Туган.

— Где ты был, кого видел? — зачастил Толас. — Говори, а то лопну от любопытства! — Он исчез и через секунду выскочил из ворот, представ перед Туганом в дырявой майке и длинных сатиновых трусах.

— Может, ты оденешься сначала?

— Мои праздничный бешмет еще не готов… Ну, рассказывай!..

— Новости потом, — сказал Туган. — Где ребята?

— Поищем — найдем! — с полуслова поняв его, Толас, побежал одеваться…

Коста дома не оказалось — опять уехал куда-то. В последнее время он стал замкнутым, молчаливым. Исчезает из села то на неделю, то на месяц, и путей его странствий не знает даже Толас… Остальных — Батадзи, Азрыма, Цыппу, Гадаца и Состыкка — разыскали без труда. Ворча и переругиваясь, поплелись по темной улице, за околицу, в лощину, где собирались обычно для своих совещаний.

Когда расселись на камнях, Туган заговорил, и все умолкли, удивившись вначале, потом стали слушать его с интересом. Глаза их заблестели — Туган чувствовал это в темноте и радовался, что ребята не видят его собственных глаз, его беспокойства и неуверенности. Он знал, Состыкк, Азрым, все взвешивают каждое его слово, стараясь определить длину пути, который он предлагает им, увидеть его конец. Он знал — им нелегко сейчас, не легче, чем ему самому, но знал он также, что слова его воскрешают в них надежду, так давно утерянную, что и не вспомнишь, была ли она вообще.

— Курить на вашем собрании можно? — хрипло проговорил Гадац, и Туган понял, что он выпил сегодня свою долю араки. Выпив, Гадац становился злым, задиристым и несговорчивым.

— Не только курить, но и пить, и закусывать можно, — жестко ответил Туган.