Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

Во сне он обрывался в овраги, сердце бились часто и больно, но все это смешивалось в нем с другими снами — об ожидании.

Когда он вышел на берег тихой речушки, окруженной сонными бамбуками, навстречу ему вышла лиса. Она долго смотрела на Ильева, подрагивая игрушечным носом, потом медленно пошла к вершине мыса.

Хромая, вспугивая птиц, шурша листьями и песком, Ильев пошел вслед за ней.

Внизу под мысом по ржавой, поросшей вялыми лопухами рулежке ходили люди. Ильев долго, волнуясь, смотрел на них. Он еще не знал, что возвращаться к Разину не придется. Он еще не знал, что Разина подобрал военный вертолет. Но, подумав о Разине, он заспешил, заторопился и, сползая с мыса, несколько раз упрямо сам себе повторил:

— Видишь, я ведь говорил, что непременно приду к людям!

— Вот и ладушки! — сказал Гусев.

Рюкзаки и вьючники плотно легли между койками, заняв почти весь кубрик, но к иллюминатору можно было еще протиснуться. Во всех отделениях шхуны, пережившей капитальный ремонт, стоял густой запах краски, олифы, жженого железа. С палубы слышался грохот шагов и ударов.

— Куда ни ткнись, перепачкаешься! — выругался Тасеев. — Что будем делать? Ложиться вроде бы рано. А в город идти, — ты же знаешь этих флотских! Ударит им в голову, и уйдут без нас. Ищи потом новой оказии.

Но Гусев, оказывается, все решил:

— Только на берег! Краски еще нанюхаемся… А с чифом я гомонил — без нас это корыто с места не сдвинется!

Тасеев пожал плечами.

Спустившись на пирс, они сразу попали в деловую суматоху крупного порта. Огромные краны таскали по воздуху аккуратные пучки бревен. Платформы, громыхая, влекли на себе штабеля ящиков. Сирены выли. В проездах рычали грузовики.

— Вот тебе проблема маленького человека! — прокричал Гусев. — Будешь стоять — задавят, побежишь — вовсе не выживешь! Жуть! — Он увернулся от грузовика и потащил Тасеева к лазейке в стене, глухо окружавшей портовые склады.

За стеной начинался город. Железнодорожная ветка, заляпанная известью и мазутом, уходила за корейские домики, над которыми как хворостинки торчали жестяные трубы манчжурок. Еще выше, над городом, вздымались береговые террасы, как иллюстрация из учебника геологии. А еще выше цвело голубизной весеннее небо.

— Сережа, — сказал Тасеев, — давай зайдем на почту.

Теперь уже Гусев пожал плечами. Он сентиментов не признавал. Давать телеграмму, не отойдя от берега, было, на его взгляд, нелепо. Но с Тасеевым он не спорил, и, как оказалось, не зря — почта была закрыта.

— Плюнь, — посоветовал Гусев. — Радиограмму пошлешь! И давай поспешим — ресторан тоже не круглые сутки работает!

Будто взяв след, он бросился по хорошо изученному маршруту, ведя за собой Тасеева и не чувствуя себя больше гражданином города. Приятно было знать, что пивные и газетные ларьки, ухающая на углу паровая баба, пыльные скверы, пакгаузы с короткими, но ясными изречениями на стенах уже сегодня останутся за широкой полосой Охотского моря. Ради этого стоило побегать, поработать, покряхтеть! Гусев ухмыльнулся — вот Гальверсону и Ильеву не повезло. Сидят они сейчас над микроскопами в осточертевшей за зиму лаборатории и проклинают весь свет! И правильно, и поделом — отчеты следует сдавать вовремя! Весна… Поле… Если повезет, может, и гранитоиды найдем с Тасеевым… Нашел же Ильев нечто подобное, а почему им вдруг не повезет?..

Прижимаясь к заборам, чтобы встречные грузовики не окатили их грязью, они выбрались на Пять Углов и по булыжным ступеням поднялись на рынок, где хозяйничали черноволосые кореянки. Ноги у них были круглее колес, и Гусеву снова стало весело. Бодро и уверенно шел он вдоль лотков, принюхиваясь к резкой ароматам кимчи и проперченных салатов. Навага его не заинтересовала, кальмары тоже, а вот корюшки он взял несколько пучков и тут же кинулся к дымящему ведру, доверху наполненному еще горячими креветками.

— Мадам, — попросил Гусев кореянку, — заверните мне эти. — Он выбрал из недра самых крупных чилимов и бросил их на бумагу.

— Не надо выбирать, бери всякий! — возразила хозяйка.

— Мне нужен именно этот «всякий», — возразил в свою очередь Гусев. Чилимы, выбранные им, были красные, толстые — настоящие чилимы, а не какая-нибудь майская мелочь!

— Вот и ладушки! — оценил он свое приобретение и повернулся к Тасееву: — А ты что, на похороны собрался?

Тасеев вздохнул.

Может, догадается? — думал он о своей жене. Догадается, возьмет такси, в Корсаков приедет?.. Да нет, не догадается… Валя верит в порядок… Она, наверное, считает, что мы давно уже в море… Ах, Валька, Валька, как неладно все получилось!.. Догадайся, прикати в порт, есть еще время… И какого черта понадобилось перед отъездом тащиться к Гусеву. Сидели бы дома, говорили о чепухе… Так нет — «к Сережке хочу, попрощаться хочу, напомнить, чтобы вы носки стирали, а не выбрасывали…». Вот и попрощались! Слово за слово, и ссору даже Гусев не предупредил…

Занятый своими мыслями, Тасеев умудрился не заметить перебранку Гусева со швейцаром, которому не понравился их походный вид. Только окно, за которым видны были буксиры, суетливо шныряющие по бухте, отвлекло его на минуту.

— Пей пиво! — приказал Гусев и высыпал чилимов на предложенную официанткой тарелку. — Пива, Юра, мы не попробуем теперь долго…

Он так произнес это «долга», будто у него зубы болели.

Взяв креветку, Тасеев оборвал плавники, содрал панцирь, проглотил тугой вкусный мускул. И тут же на плоской эстраде застонал оркестр. Гусев с презрением прислушался:

— Эти холодильники, что хлопают вдоль стены, гораздо интереснее их ударника!

Посмотрел на Тасеева, улыбнулся и добавил:

— Старик, рейс будет на все сто!

— С чего вдруг?

— По твоей физиономии сужу. К добру, когда она у тебя так перекошена!

Тасеев вздохнул. Смотреть, как Гусев уничтожает кальмара, было неинтересно. Он перевел взгляд на большую, белую, холодную официантку, но Гусев перехватил его взгляд и тут же шепнул:

— Неужели она и в любви такая?

Выдает же природа людей! Тот же Гусев, собственно, ничем не лучше был флегматичной официантки, разве что поживее. Лицо у него было грубое, резко высеченное, борода мощная, черная, уши, что у сатира! Когда Гусев появлялся в компании, кто-нибудь из геологов, чаще всего Ильев или Гальверсон, всегда его задирали: «Ребята, о чем угодно, но об ушах сегодня говорить не будем!» Это произносилось так значительно, что все смолкали и с большим подозрением начинали смотреть на Гусева. Но Гусев не смущался: «Подумаешь, уши! Тоже тема! Я вот про карлика знаю быль…»