Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

Выступая, директор Кившенко сказал:

— На сегодня в столярном цеху мы имеем недовыполнение плана на шесть и одну десятую процента. Еще имеем нетрезвые выходы на работу и штук пять прогулов. Я сам слышал, как Евдокия, наш сторож Власова, перед доской показателей ворчала: по углам бутылок пустых нет, значит, план недовыполнили. Это, конечно, шутка, но я все же хочу спросить — вам что, не нужны лишние деньги? Вам что, хочется в отстающих ходить?

— Ты на это не упирай, Демьяныч, — возразил бригадир Доня Плажевский. — Сам знаешь, с лесом плохо. Вон на стройучастке не жизнь, а малина! По пять вагонов в день получают! А мы три закажем, а получим один. Да и лес старый. Тронешь его, он под пальцем как порох сыплется. Тут не поработаешь! Больше курить приходится, чем инструмент в пальцах держать.

Так идет собрание — бурно, с обвинениями в конкретный адрес, с уверениями наладить, доставить, учесть. Рыжий дед тоже волнуется, стучит деревянной ногой и грозит кому-то неведомому:

— Погоди! Я на тебя такой псевдоним напишу!

А Инна заполняет листки блокнота множеством мелких букв. Она — надежда. От нее многого ждут. И когда в субботу голос ее раздается по радио, не одни только столяры включаются в общую сеть. И я, как и все, слушаю. Разве может Инна, узнав наши нужды, не найти понятных, многое объясняющих слов?

Но голос Инны бесстрастно повторяет слова Кившенко:

— На сегодня в столярном цеху недовыполнение плана на шесть и одну десятую процента.

«Я проживаю по улице Телеграфной, как только перейдешь мостик. Возле ручья и рядом, на островке, растут деревья. Все знают, что они оберегают берега от размыва и одновременно служат украшением человеку. Но мои соседи решили эти деревья срубить: прошлый год сосед Ваганов возле своего дома срубил два дерева и ветками покрыл грядку цветов. Соседка, домохозяйка Чифуркина, вырубила на берегу почти всю молодую поросль и употребила ее на парниках. У соседа Овсеенко мальчик на моих глазах срубил за садом два дерева. Отец его строго предупредил, но вчера у разлившегося ручья сын Овсеенко срубил еще одно дерево. А вечером, когда мы ужинали, опять послышался стук топора. Кастрюхин, родственник Овсеенко, срубил большое дерево и его обчёсывал. Я считаю таких людей совсем варварами. Их следует наказать, наказать за неуважение к зеленому другу. Детям еще можно простить, но, когда взрослые топором машут, я просто теряюсь. Когда рубил Кастрюхин дерево, во дворе стояли взрослые люди, двое мужчин и вроде женщина, и смотрели, как Кастрюхин рубит. И я хочу до всех довести — не рубите навпредь деревья. Ведь мы, главы семей, каждый год выплачиваем самообложение и делаем это для всех. Вот почему обидела меня Зоя Ваганова. Я ее встретила и сказала: «Зоя, предупреди сына Мишу, чтобы он не рубил деревья». А Зоя ответила: «Елена Николаевна, если сын рубит, значит, так надо. А штрафом не пугайте, я женщина грамотная и знаю, за что нынче штрафуют, а за что нет. Понадобится — уплачу! Люди сейчас не бедные!»

Я очень хорошо отношусь к соседям, я их хочу уважать, я их не оскорбляю, но с такими вещами мириться я не хочу. Я плакала от обиды и не нахожу слов выразить свое возмущение. Об этом соседи знают, а у меня всё!»

Метель закупорила нас в цехе. Строгали, пилили, резали. Непобедимая древесная пыль дрожала в воздухе. Пришел Плажевский, сказал:

— Давай разберем стулья, мальчишкам сидеть не на чем.

За верстаками, в углу, странной кристаллической решеткой громоздились скелеты разбитых стульев. Обратные стороны днищ были исчерканы надписями — крупно, широко, без стеснения.

— Школа? — спросил я.

— Училище… Посмотри: «Убийство рыжей — пять рублей. Гарантирую!» Грамотно, да? Это, наверное, Толик Федоров писал. Он смышленый парень, толк из него будет, только голову ему надо почаще проветривать. Отец у него пенсионер, больной человек, где сядет — там и уснет, вот Толик и живет, как ему хочется. Я специально вечером мимо их дома хожу. Если Толик бездельем мучается, веду к себе. У меня станок токарный стоит, вот мы с ним и точим кое-какое дерево. Это лучше, чем Толика к заборам пускать. Пацаны, они всегда к заборам рвутся. Как к книгам. Конечно, тиражи у заборов малые, зато форматы какие большие! Пиши что хочешь… Но это точно — из Толика Федорова человек выйдет, все его хулиганство в детстве, как в мешке, останется. Да и хулиганство его больше от стеснения…

Плажевский вырвал искалеченную ножку стула, поднял днище и прочитал:

— «М. и Ф. в одном сапоге ходили». А вот это вранье! Не те сейчас времена. Я после войны и то сапоги имел. А эти ребята, Мишка да Федор, разве они о сапогах думают? У них отец машинист, мама в бухгалтерии работает, а они — «сапоги»… Кровь в пацанах играет, прыгнуть выше себя хотят. Вот с ними я строже себя веду. Я ведь училище их вроде как консультирую по столярному делу.

Доня вывернул отверткой медный шуруп. Неприличных надписей он не читал, только хмурился. А когда он хмурился, морщины на его лице мешались со шрамами, и мне очень хотелось спросить — где это он так разбился? Но решиться на вопрос я не смог.

А Плажевский отбрасывал в сторону разобранные стулья, говорил о мальчишках, и я вдруг почувствовал — именно, так, внимательно и спокойно, надо жить. Именно так приходит умение читать детские души.

И, склеивая стулья, я завидовал Доне.

Еще я завидовал пацанам, потому что мне тоже хотелось беситься и писать на днищах свои инициалы плюс инициалы всяких девочек. И чтобы руки мои дрожали от любви и от страха — вдруг Плажевский угадает меня по почерку?

Так я завидовал и клеил стулья. И чем больше клеил, тем больше чувствовал, что это я и писал про рыжую, про сапоги, про любовь и про все прочее… Я писал, а Плажевский, значит, и угадал меня… Вот почему я и клею стулья, а Плажевский мне выговаривает.

Вечером в день получки курилка превращалась в филиал дешевой столовой. Смолкали вопли станков, Коля Гудалов бежал за пивом. Кто-то приносил ворох сельдей, сырки, хлеб. Дверь запиралась, и начиналась тайная вечеря грешников, на которой обсуждалось все и вся. Если поблизости оказывался мастер — а он чаще всего рядом все-таки оказывался! — его угощали. Морщась, мастер говорил:

— Чтобы время это, ребята, не во вред шло!

Время во вред не шло. Овсеенко, например, рассказал:

— Зимовье у моего брата под Таловкой. Лошадей распрягли, чаю выпили, я во двор пошел. Приспособился у ворот, поднял глаза — волк! Выхватил я со страху огромный кол, да этим колом волка по голове накрыл. Отхожу, радуюсь — умертвил серого! Ухватил за хвост — в дом волочь, а волк-то не гнется. Насквозь, стервец, мерзлый. Загнулся, видно, от холодов.