Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

— Милый, ты подаришь мне камень?

Ильев не ответил, только взглянул на Элю. Она хитро зажмурилась:

— А ты не обещай… Просто помни… Такие вещи не обещают…

— Но ведь месяц назад ты хотела купить халишту?

— Так это месяц назад… Да и зачем халишта?

— Она яркая, красивая и лохматая.

— А-а-а… — протянула Эля и вдруг заинтересовалась: — А что бы ты хотел купить?

— Не знаю. Книги какие-нибудь, сувениры, хороших сигарет…

— Ладно, не напрягайся, — сухо заметила Эля. — Дальше сигарет и книжек твои фантазии не идут. Проще простого эти деньги пропить!

— Ну зачем ты так?

— Ложись, ложись, надо выспаться…

Странно было ложиться спать днем, когда все вокруг кипело в жизни и в солнце. Но билеты в бар-варьете лежали на столике, ночь должна была пройти в баре, и женщины настояли на своем… Спать так спать… Ильев дождался, когда дыхание Эли стало ровным, и зажег сигарету. Дым сносило в открытую дверь, пахло медом и травами… Почему я боялся, что Гальверсон заговорит об Ирине?.. Откуда это чувство вины… Ведь о Дорожке Элька все знает, и это никогда не вызывало в ней раздражения… Может, потому и не хочется мне говорить и думать об Ирине, что она совершенно из другого мира, не имеющего к Эле никакого отношения? Ведь в каждом человеке есть вот такие замкнутые, не известные никому миры… И, уже засыпая, он вспомнил вдруг Львиную Пасть. И не нужна ему была эта кальдера, но он полз и полз по кедровнику и бамбукам на ее высокий, обрывающийся во внутреннюю бухту борт и вздохнул лишь тогда, когда по склону пошли низенькие каменные березки и за их прозрачностью ясно проявился близкий зелено-красный противоположный склон круглой, как кольцо, кальдеры. Медный островок, торчавший в самом центре бирюзовой бухты, потряс Ильева. Так потрясает, наверное, домашний халат на плечах прекрасной женщины. Ильев лежал над голубой бездной, слушал, как шуршат камни, и знал — полз он сюда не зря…

Гальверсоны ждали их в вестибюле. Вечер был нежный. С моря дул легкий ветерок. Керосиновый фонарь извозчика мелькал в темной аллее, а потом сразу выступил из-за деревьев круглый светящийся купол бара-варьете. Величественный швейцар провел их по не менее величественной лестнице и указал столик, один из многих, амфитеатром спускающихся вниз… А вверху, вдоль темных галерей, окруживших дансинг, как звездочки, вспыхивали и гасли огоньки зажигалок… «Кто эти люди? — подумал Ильев… — Кто, например, вон тот мрачный старик в ослепительно черном костюме? Кто вон те девушки, похожие на студенток? Кто вон тот человек в белой рубашке с закатанными рукавами и в ярком галстуке?.. Говорят, по жестам, по словам можно угадать не только национальность, профессию, но и год рождения… Я этого не умею… Или еще интереснее, кто вон та женщина, положившая руки в длинных, по локоть, перчатках на стол?.. Или ее соседка…»

Впрочем, соседку Ильев узнал… Пропустим…

Он уже уставился на официанта, торжественно катившего по проходу столик с замороженным шампанским, но нечаянная мысль снова заставила его взглянуть на Ирину. А правда, кто она? Островитянка. Художница. Бывшая жена Павла Палого… Много ли в этом информации?.. Он покачал головой и прислушался к тому, что говорила Люда:

— Я получила от мамы письмо. Мишка и Машка ждут не дождутся родителей. Слышишь, Вовка, тебя не дождутся! И еще мама пишет, что Яншин в своей статье хорошо отозвался о работе Юры Тасеева, а Тасеев ведь по твоим образцам, Саша, работал, да? Похоже, что островная наша дуга не так уж и молода…

— А-а! — отмахнулся Гальверсон. — Яншин это еще на девятой сессии научного совета говорил! Лучше скажи, где взять программку, вдруг нам танец нестинарок покажут. К этому зрелищу следует подготовиться.

Люда засмеялась:

— Думаешь, на сцене можно костры жечь?

— А что это за танец? — наивно удивилась Эля.

— Танец на костре.

— В туфлях? — в голосе Эли мелькнул ужас.

— Нет, босиком.

— Серьезно?

— Вполне. В древней Италии после жертвоприношений Аполлону целые семьи всходили на костер.

— А чем их лечили?

— Они не получали ожогов, в этом-то и все дело.

— Ну, — заметил Гальверсон, — если нашему вахтеру Иванычу дать литр бормотухи, он в костре даже спать может. И лечения ему никакого не нужно.

— Ты лучше вспомни, как сам лечился, — засмеялась Люда.

— Нашла о чем говорить!

Но Люда уже не могла удержаться:

— Эти дураки — Вовка, Гусев да Герка Шпанов задержались как-то в лаборатории, а шеф на столе бутылочку спирта оставил — оптику промывал. Гусеву ведь только намекни, он не только сам напился, ребят напоил, но еще и собаке Иваныча корку, смоченную в спирте, скормил. Сидят, курят, а собака вдруг завалилась набок и смолкла. Потрогали — не бьется собачье сердце, переглянулись и к Гусеву: «Чем нас поил? Какой спирт был? Почему от него собаки дохнут?» А Гусев и сам испугался — шубу на руки и бежать! Дунули они в поселок, ворвались в амбулаторию: «Виноваты! Напились! Спирт не тот был, собака сдохла!» В грудь кулаками бьют, каются, из-за кружки Эсмарха передрались… В общем прочистили им желудки, вышли они из амбулатории бледные и худые, как деталь композиции «Сильнее смерти», а навстречу им Иваныч идет, а рядом собака…

— Хватит, Люда! — обиделся Гальверсон.

— А мне хорошо, — сказала Эля. — Дома одно и то же: лаборатория, дом, поле. Делаешь отчет, а в голове мысль сидит — кто и когда в этот отчет заглянет?

— Вот смешная, — сказал Гальверсон. — У всех так.

— И думаешь, других вариантов нет?

— Возможно, и есть, — усмехнулся Гальверсон. — Давайте лучше потанцуем.

— Нет, — в голос отозвались Эля и Люда. — Нам надо привыкнуть.

— А я потанцую! — заявил Гальверсон.

Никто ему не поверил, но Гальверсон и вправду спустился к дансингу. Люда и Эля с изумлением следили за каждым его шагом. Только Ильев не следил. Он знал, с кем хочет танцевать Гальверсон. «Все художники хоть в чем-то, но похожи на Квазимодо. Все у них, как у нормальных людей, но один лысину в золотой цвет раскрашивает, второй пьет, как верблюд, третий собственное ухо в кармане таскает…» Что ж, теперь Гальверсон понял, что художники меньше всего похожи на Квазимодо… Они, наверное, сейчас обо мне говорят, подумал он о Гальверсоне и Ирине… Ирина повернулась и смотрит на наш столик…

Он был уверен, что они говорят о нем. Он был уверен, что Ирина знала о том, что они придут в бар-варьете. Они д о л ж н ы были говорить о нем, потому что день назад он не выдержал и разыскал отель «Гларус». Странно было видеть вещи Ирины разбросанными по всей комнате, Ирина отличалась аккуратностью…

— Ты уезжаешь?

— Нет, ищу кое-какие альбомы. Обещала показать болгарам, есть тут два интересно пишущих парня, — голос Ирины звучал растерянно. Она всегда терялась наедине с ним. Вот и сейчас вместо того чтобы прибрать ворох книг и бумаг, наваленных в круглое кресло, она задернула зеленую портьеру, зажгла и погасила сигарету, переставила пепельницу на подоконник и, наконец, с отчаянием заявила: