Лев Кукуев - Море в ладонях

Свернули с шоссе на менее суетливую дорогу, и чувство легкости, беззаботности оставило Гарри Кларка. Теперь он даже взгрустнул по людным местам, взгрустнул по сумасбродной Джейн, которая была категорически против последней поездки в Сибирь.

Километров через пятнадцать, после того как проехали большое селение, свернули на узкую проселочную дорогу. Теперь лес теснил так, что машине не разойтись с другой. Как объяснял охотник, дорога была здесь санная — зимняя По такой можно проехать, когда мороз скует землю, замерзнут болота, ручьи и трясины. Глубокая падь вывела в широкую долину, поросшую чахлым березняком и кустарником… А дальше дорога пошла круто вверх, в двух местах пришлось помогать вездеходу, а вскоре и вовсе остановились…

Теперь уж каждое дерево, каждая валежина стали сразу объемными и значимыми. Толстый березовый пень, с шапкой снега на срезе, походил на гигантский гриб-боровик. Рядом с ними приютилась метровая елка. Опустив, как ресницы, густые ветви, она зябко смотрела на мир и людей, в руках которых могли быть не только ружья, но и топор, срубивший ее сестрицу под новый год. Проваливаясь в пушистый снег и купаясь в нем, как в пене, из-под елки вылетел заяц-беляк. Но по нему никто не стрелял из-за предосторожности поднять не вовремя хозяина тайги. Охотники говорили, что, по всей вероятности, медведь окажется «подходячим». Берлога в глуши, «сделана по-уму и больно большая».

В собачьих унтах, полушубке, лохматой лисьей шапке мистер Кларк со стороны — и не мистер Кларк, а завзятый таежник… Нос приплюснут, глаза узковатые. Иногда в них сквозила хитринка, иногда настороженность человека, привыкшего к разным случайностям. Такого встретишь в тайге, кисет протянешь. Нехай самосадом трубку набьет, одарит своим табачком. Все честь по чести…

Но думы и думки все сильней и сильней одолевали мистера Кларка. Давно ли он был в своих Штатах, ездил на службу в автомобиле, бывал в гостях, приглашал к себе… Воском натертый в залах паркет и… эти унты на нем… Только он знал себя во всей сложности и сплетении черт характера. На него магически действовала среда, и он мог предаваться меланхолическим пророчествам. Внезапно почувствовал он, что если охота не состоится, то это мало его огорчит. Все, что ни делается — все к лучшему… Там, в суетливом и шумном Бирюсинске, где по улицам и площадям снуют тысячи автомобилей, тянуло в тайгу. Здесь тайга утомила, навеяла тяжкие думы… И чем черт не шутит?! Кому это надо быть задранным зверем за тысячи миль от дома?

— С благополучным приездом. Удачной охоты, — говорил шофер каждому, поднося стопку водки.

Мистеру Кларку налил в отдельный стакашек.

Фотограф запечатлел этот торжественный момент.

У Гарри Кларка в винчестере семь патронов с убойными пулями. Охотники вооружены подержанными двустволками, не внушающими доверия Кларку. На такой охоте заслон пулеметчиков ставить надо. Но где поставишь? Поляна с горошину! Огромная, в три охвата, лиственница повалена бурей. А там, где корни ее шатром, в вершине снежной горы, крохотное жерло вулкана с корочкой льда по краям, с еле заметным облачком пара над ним.

Мистер Кларк выбрал позицию, примял вокруг снег ногами. Проверив, на месте ли нож.

Было мгновение, когда показалось Кларку, что в икрах его не то сплетения мышц, не то свинцовые нити дьявольской тяжести и ничтожной прочности. Он глубоко вздохнул. Огляделся. Очевидно, фотограф решил заснять схватку с медведем со стороны, стоял шагах в десяти. Даже охотники показались Кларку сомнительным утешением. Случись несчастье — и бросят, сбегут…

А ружья заряжены, и собаки рвут из рук.

— Давай! — крикнул тот, что похож на якута, с трудом удерживая собак.

Мистеру Кларку говорили, что редкая пуля не срикошетит от черепа зверя, и потому стрелять лучше, когда медведь поднимется на дыбы. Целиться — в левую грудь, в то место, где у человека сосок… К черту! Ищи тут сосок. Русские говорят: на дядю надейся, а сам не плошай… И Кларк надеялся лишь на себя.

Щупленький мужичонка, на которого Кларк и в машине смотрел с подозрением, ежовым клубком подкатился к берлоге и сунул длинную жердь куда-то между корней, засыпанных снегом.

Прошла секунда, вторая — и жердь отлетела с такой силой, что охотник не смог ее удержать.

Ни сирена пожарных под ухом в ночи, ни взрыв парового котла не произвели бы такого впечатления, какое произвел рев проснувшегося зверя. Медведь кричал в сотню разъяренных бычьих глоток. Дрожь прошла от поясницы к затылку, но Кларк стоял, как врытый в землю кряж.

— Давай! — закричал он высоким звенящим голосом. Смешение страха с азартом преобразило его, переполнило.

Жердь снова сунулась туда, где был медведь. С треском переломясь, отлетела в сторону. Еще секунда — и с силой пушечного ядра из берлоги вылетел сам хозяин тайги.

Такое громадное страшилище Кларку не мерещилось даже во сне. Он с трудом поймал на мушку зверя, и собственный выстрел показался ему хрустом валежника, В то же мгновение тенью метнулись в сторону зверя собаки. Медведь рявкнул и встал на дыбы.

Кларк отступил было на шаг, но расстояние между ним и медведем неумолимо сокращалось. Невероятно, но с бешеной быстротой работал мозг. Перед ним была смерть, в руках винчестер. Спасенье в одном — стрелять! Он снова выстрелил. Медведь замер, пошатнулся и грохнулся в трех шагах от Кларка.

Стон облегчения вырвался из груди стрелявшего. Он тут же крикнул что-то победно и радостно на своем языке.

Но вот медведь снова пошевелился, ощерился и попытался встать.

Кларк выстрелил ему в череп.

Медведь конвульсивно вздрогнул и уже не пытался подняться.

Охотник, похожий на якута, отогнал от матерого зверя собак, пытавшихся ухватить того за уши. Второй подошел и поздравил Кларка с удачей.

Фотограф спешил, снимал кадр за кадром.

Шофер поднес стакан водки, Кларк залпом выпил и сразу понял, что самое страшное и захватывающее миновало.

Выпил и фотограф. Лихо вытер рот рукавом. Заставил Кларка поставить ногу на голову зверя, взять в руки винчестер.

Съемочный аппарат тихо застрекотал.

Если зима в Прибайнурье наступала на лето с вершин хребтов, то весна свое дело вершила с низин. Она облюбовывала поляны, ложбины, долины, куда меньше всего проникали северные ветры. Снег оседал, покрывался ледяной коркой, таял. Кое-где оголялись плешины жухлой травы и порыжевшей хвои. Малые, безголосые струйки прорезались к ручьям. И вот припекло. За каких-то два дня ручьи превратились в потоки, реки вдруг взбухли, заголосили, с шумом хлынули с гор к Байнуру.

Лед на Байнуре становился ноздристым. Скоро вздрогнет, очнется старик от сна и раздробит броню над собой.