Лев Кукуев - Море в ладонях

Они петляли над самым Байнуром до тех пор, пока на крутом подъеме, над головой, не увидели массу саранок, пурпурных, как кровь. Джейн выпрыгнула из машины и стала взбираться к саранкам. Юрка тоже нарвал букет. Для кого? Все равно. Девчонок в поселке много. И все же для Тани. Он первым спрыгнул с нависшего уступа на гравий шоссе. Джейн, отчаянно смеясь, запротестовала. Она протянула руки, требуя помощи Он протянул ей свои. Тогда она смело прыгнула, жарко дохнула в лицо, скользнула тугою грудью о грудь, заглянула в глаза, доверительно рассмеялась.

И Юрка покраснел, как саранка. Стиснул зубы до боли. Он понимал и не понимал эту женщину. Джейн играла, как мотылек у огня, рискуя сгореть… А может, в эти минуты она хотела, чтобы Юрка растаял, как воск в ее теплых руках, у горячей груди?..

Он разозлился и на себя и на Джейн. У него появилось желание стиснуть ее до боли, стиснуть так, чтобы косточки затрещали. Не будь она американкой, он бы ей доказал, что она баба и только. Он ей не мистер Кларк — плешивый, коротконогий пузырь.

Не могло быть, чтобы и Джейн не угадала мысли Юрки. Несколько долгих мгновений смотрела она на него по-женски задиристо, с вызовом. Всем своим видом она выражала одно: ну что же, попробуй! Увидим, какой ты мужчина…

Они спустились в долину реки Таежной и берегом ее подъехали к Байнуру. Джейн загнала машину в тень черемух и верб. Она достала копченую колбасу, сыр, бутерброды, две бутылки вина, небьющиеся стаканы. Она не спрашивала, сколько, чего ему наливать, а когда в бутылках уже ничего не осталось, изрядно сама охмелев, спросила:

— Тебя много женщин любил?

«Вот зараза!» — подумал Юрка, пожал плечами и этим сказал: «А вы как думаете? Вашего брата всегда хватало, мадам!»

Ей очень хотелось его уязвить: «И от них пахло потом?» Но Джейн сдержалась, хотя и была уверена, что физический труд для женщин — труд лошади. Немудрено, если окружающие Юрку «дамы» дурно пахнут. Пусть исключение составляет Таня, но Джейн не дура, чтоб не понять, что у Тани есть Дробов.

Джейн сорвала пучок травы и бросила в Юрку. Он бросил в нее. Она подскочила, уперлась руками в его грудь, шутя повалила. Он хотел поймать ее руки, но она отскочила, смеясь и дразня, спряталась за черемуху.

Юрке было жарко от выпитого вина, от возни, от дурманящих трав и черемух, от близости Джейн. Солнце пробилось сквозь ветви. Он сбросил рубаху и майку, сбросил брюки, и черный, как истинный негр, растянулся на траве, затаив дыхание, искоса наблюдал за Джейн.

Женщина вышла из-за укрытия, завороженным взглядом уставилась на него. Она тоже быстро разделась, осталась в изящных узеньких плавках и лифчике, растянулась рядом, положила руку под голову, закрыла глаза, прикинулась спящей. Она разомлела. Ей нужны были сильные руки, жадные губы, нужна была боль. Боль физическая и сладостная.

Кровь ударила Юрке в виски. Он совсем охмелел. Был миг, когда он протянул было руку к раздетой, безвольной, красивой. Он обшарил ее глазами от ног до груди. Но вот взгляд упал на цветы, забытые и заброшенные. Цветы пурпурного цвета, такие же яркие, как губы и ногти Джейн. Цветы увядали, а губы блестели. Рот был слегка приоткрыт. Помада окрасила зубы. Он представил себе, как мог бы впиться губами в губы ее, представил и тут же вскочил, побежал к Байнуру, бросился в воду…

Вода ошпарила, вобрала в себя Джейн. Джейн плыла к тому, кто казался ей изваянием бронзы и солнца. Но Юрка тут же нырнул и вынырнул далеко. Она погналась. Он снова ушел под воду. Когда он вынырнул, то увидел большие круги, и увидел над Джейн пузыри. Безрассудную и хмельную, распаленную, ее могли сковать судороги. Это вмиг отрезвило Юрку, хватило, как колотом по затылку, до боли в висках. Он закричал нечленораздельно, что было сил, бросился Джейн на помощь.

За несколько кратких мгновений в мыслях парня пронеслось столько кошмарных видений, что в жизни такое даже не представлялось. Когда он выхватил Джейн из воды, вынес на берег и бережно опустил на горячий песок, его колотило, как в лихорадке. «Она тонула, тонула», — с ужасом думал он, не зная, что делать дальше, насколько она спасена.

Но Джейн слегка приоткрыла глаза, потом быстро обвила за шею, притянула к себе. И тут только он догадался, что все это было дурацкой шуткой. Его разыграли.

— Ни хрена себе, шуточки! — сказал зло Юрка и стиснул Джейн так, что она ахнула, застонала. Застонала не только от боли, но и от счастья быть в этих сильных руках.

Теперь Юрка видел в ней только бабу. Бабу блудливую, соблазнительную, ищущую острых приключений… И в этот момент, буквально метрах в пятнадцати, в берег врезалась носом моторная лодка.

— Что у вас тут случилось?! — крикнул грубо простуженным басом дядя Назар.

Юрка выпустил Джейн, вскочил:

— Ничего! Ванны холодные принимали.

— Я говорил: городские дурачатся! Вон и «Волга» в кустах! — сказал нарочито громко парень, сидевший в лодке с дядей Назаром.

Когда лодка отплыла от берега, Джейн виновато спросила Юрку:

— Голюбчик, что есть хрена?

Юрка не ответил, стал одеваться.

Джейн, озлобленная, вошла в воду по пояс, окунулась, смыла с себя песок и тоже оделась.

Назад они ехали молча. Юрке казалось, что Джейн решила где-нибудь врезаться в скальную стену или сорваться с обрыва. Куда бы ни шло, но сорваться в Байнур с этой дурой не было никакого желания. Памятник после смерти и то не поставят…

И все же Юрка сидел и молчал. Километров десять они мчались с дьявольской виртуозностью. Но, видимо, что-то в Джейн надломилось, и она повела машину на сниженной скорости.

В Еловск они въехали охлажденные и спокойные. Она подвезла его к клубу — откуда брала.

— Счастливо, — сказал он ей, выбираясь из «Волги».

— О’кей, — сказала она и включила мотор.

Вечером в клубе Таня у Юрки спросила:

— Ну, как?

— Колоссаль! — ответил Юрка.

— Решали международные проблемы?

— Не скажу — нет! Она любит ходить вниз головой. Назначил на среду лекцию о изживающем себя растленном капитализме. Не буду же я молчать, как пень.

— Разумеется, Юра! Особа смазливая, пикантная…

К удивлению Тани, Юрка взорвался:

— Только запомни, если этой пикантной фифочке потребуется «экзотик», пусть ее провожает твой Дробов.

Таня нахмурилась:

— Чего это мой?

— В пузырь полезла?!

— А ты говори, да знай меру.

— Приятно, чересчур приятно. Юра будет молчать!

Таня непринужденно вздохнула:

— Оболтус ты, Юра. Оболтус и только.

— Оболтус так оболтус, — согласился Юрка. — Куда мне за Дробовым? Он кандидатскую пишет!

А Дробову было тошно, когда он думал о диссертации, о Байнуре, о своем рыболовецком хозяйстве, о судьбах людей, которых всю жизнь кормило море…