Лев Кукуев - Море в ладонях

— Да, театр я люблю.

— Будете в Солнечногорске, загляните к нам. Мы не зазнайки, но считаем театр наш лучшим в крае. У нас пополнилась балетная труппа, и мы решили поставить «Лебединое озеро».

— Спасибо. Воспользуюсь приглашением. — И он вновь пошутил: — А вдруг не достану билеты?

— С билетами я помогу…

Из столовой они вышли вместе.

— Мне туда, — указала она в сторону главной улицы, улыбаясь той мягкой улыбкой, которая так украшала ее.

— А мне наоборот, — показал он в сторону площади, отпуская ее, хотя что-то никак не хотело расстаться с ней. — Спасибо вам за компанию!

— И вам…

Она так и не спросила, где и кем он работает. «Просто умная женщина, — решил Ушаков, — с такой приятно поговорить». Он вспомнил, что не успел предупредить Ершова о приезде Джима Робертса. А собственно, почему не успел? Это не поздно сделать и завтра. Позвонит секретарша и передаст.

Джим Робертс должен был прилететь в Бирюсинск еще утром, но промежуточный аэропорт был закрыт и ни один самолет из Москвы не прибыл. По той же причине никто не смог улететь на запад.

Два часа ожиданий ничего не дали Ершову. Он прошелся по скверу, отыскал свободную скамейку, достал, газету. Отсюда было прекрасно слышно все объявления диспетчера по радиоузлу. Ершов не сразу понял, что за барьером густых акаций, буквально в метре, спиною к нему сидели Мокеев и Головлев. Только прислушавшись, догадался, что оба летят в Москву. Он хотел подойти, скоротать вместе время, но разговор директора Гипробума и начальника стройки показался столь «производственным», что вряд ли его присутствие будет желательным.

— Весьма огорчен… Весьма, — говорил Мокеев. — Если бы я ничего не делал, а то ведь стараюсь, можно сказать, ночей не сплю.

— Но стружку будут снимать и с меня! Дожили до коллегии Госкомитета…

Ершов углубился в чтение, но громкий и раздраженный голос начальника стройки снова привлек к себе:

— Крупенину что? Давай и давай! Генерального плана города не имею, а деньги вгоняю. Потом доказывай, что ты не верблюд! Виноват будет стрелочник, а не ты, не Крупенин, не Ушаков…

— Весьма сожалею, весьма. Уверен, все можно уладить. Прокопий Лукич отругает, но он и поможет…

— Но ты до сих пор не дал мне чертежи на главный корпус завода. Институт и так запурхался, а ты кучу сторонних заказов набрал…

Ершов встал и направился к аэровокзалу. Ему не хотелось подслушивать чьи бы то ни было разговоры.

Через четверть часа он встретил Мокеева и Головлева возле книжного киоска. Худой высокий Мокеев в старомодном длинном плаще напоминал Дон-Кихота, только вместо копья держал огромный толстый портфель, похожий на банный баул. У Головлева под мышкой была тонкая синяя папка. Он чем-то напоминал кочевника-оленевода, обряженного в стеснивший его европейский костюм.

Ершов поздоровался.

— И вы летите? — спросил оживленно Мокеев, довольный тем, что есть возможность уйти от неприятного разговора с Головлевым.

— Наоборот. Встречаю.

— А мы с Леонидом Павловичем на денек в Москву. Дела, дела…

— Не клеится что-нибудь? — спросил Ершов и угадал ответ.

— Ну что вы! Просто назрела необходимость. Кое-какие вопросы надо решить… хозяйственного порядка…

Головлев не кривил:

— За одно и проветриться. Нашему брату полезны такие поездки.

Мокеев болезненно поморщился и сразу же перевел разговор на другое:

— Жаль, вы не с нами. Пульку могли бы разыграть…

Взгляд Ершова случайно упал на длинные пальцы Мокеева, зажавшие пачку газет. Кожа прозрачная, тонкая. Кажется, что в кровеносных сосудах течет голубая кровь… «И косточки белые… Аристократ», — подумал Ершов о Мокееве.

Догадался или не догадался о мыслях его Мокеев, но почему-то покраснел. Ершов понял: опять подвело лицо. Оно нередко выражало то, что он думал о собеседнике…

Он распрощался, зашел к диспетчеру, сообщил свой телефон и уехал домой. Он звонил в шесть вечера, в девять, в час ночи… Только лег спать, и сразу звонок. Диспетчерская служба и служба погоды сработали плохо. Повезло хоть в другом: удалось без проволочки вызвать такси.

К зданию аэропорта он подъехал в два ночи. Гостиница была на ремонте и потому транзитные пассажиры ютились в небольшом зале на втором этаже, спали на раскладушках. Робертса поместили в какой-то служебной комнате. Гость поздоровался с Ершовым вяло, сразу же отвернулся, стал надевать пальто.

— Переведите, пожалуйста, Робертсу: я извиняюсь за опоздание, — сказал переводчице Ершов.

— О, ничего, — сказала она, — Джим говорит, что он знает, как это трудно ждать. В прошлом году ему удалось только в пять утра дождаться московских гостей, когда те прилетели в Сидней…

Между плотными рядами раскладушек пробирались, словно по лабиринту. На выходе спал человек, подстелив брезентовый грубый плащ прямо на пол. Робертс оглянулся и наградил Ершова недобрым взглядом. Когда въехали в освещенный центр города, он наконец спросил:

— Какая это улица?

— Центральная. Имени Карла Маркса. Сейчас свернем на улицу Ленина. Это вторая магистраль Бирюсинска.

— Понятно.

— Что именно? — уточнил Ершов.

— Затем: Свердлова, Кирова, Горького… Традиционно.

«Ну и язву подкинул черт», — решил про себя Ершов. И все же два последних романа этой «язвы» были изданы на пятнадцати языках мира. Политическая острота и смелость романов вызвали у западной критики раздражение. Джим Робертс коммунист с тридцать четвертого года, был в Советском Союзе в пятидесятом, написал об этой поездке книгу. Теперь приехал за материалом для новой — о мировом коммунистическом движении. Ведущая роль по праву будет принадлежать СССР. Он побывал в Москве и Риге, в Минске и Киеве, в Ростове и Баку, хочет познать Сибирь, взглянуть на нее своими глазами. Немало наслышан и о Байнуре…

Расстались они в гостинице так же сдержанно, как и встретились.

— До завтра, до десяти, — сказал Ершов.

— До одиннадцати, — изъявил желание Робертс.

Переводчица добавила:

— Не обижайтесь. Он очень болен. Врач настаивал на постельном режиме. Но Джим решил твердо побывать у нас до наступления холодов. Он спешит сделать книгу. На его родине не бывает снега…

Наутро, ровно в одиннадцать, Ершов приехал в гостиницу. Еще вчера он был приятно удивлен, когда узнал, что переводчица землячка его. По линии Интуриста, она сопровождала до Москвы англичан, возвратилась с Робертсом. Марина ждала Ершова в вестибюле. Они позвонили своему подшефному.

— Я буду готов через тридцать минут, — ответил Робертс.

— Так даже лучше, — сказал переводчице Ершов, — есть время продумать маршрут, который предложим.

Спустя полчаса они вновь позвонили в номер, но никто не отвечал. Позвонили еще через десять минут, и снова молчание. Марина забеспокоилась: