Лев Кукуев - Море в ладонях

И Крупенин выиграл бой. Больше того, были сразу же посланы директивные указания в Бирюсинск — взять под особый контроль Еловскую стройку, форсировать работы.

— Никаких там дискуссий, никаких отступлений! — звонил Крупенин Мокееву. — Проектирование отвода промышленных стоков в Бирюсинку продолжайте, как запасной вариант. А сейчас сброс в Байнур! Ускорьте выдачу документации на очистные сооружения. Докладывать лично мне! Лично!..

День и ночь в Еловск шли составы с железобетонными конструкциями, кирпичом, цементом, песком, известью, гравием. Удваивалось количество грузового автотранспорта, механизмов. Каждый участок стройки, каждые звено и бригада перешли на почасовой график. Стройка гудела, ширилась, набирала не виданные до сих пор темпы.

Дробов любил первые холода, когда отстрелянную гильзу в тайге можно за добрый десяток метров почувствовать по запаху пороха, когда дым от костра крутится веретеном и тает выше сосновых крон, когда под ногами хрустит первый заледенелый снежок, а от моря пахнет еще летней сыростью, непередаваемым ароматом, присущим только Байнуру.

От стана к стану он решил пройти с ружьишком в руках. Рябчики давно стабунились. Из глубины тайги, на ягодные гари, все чаще вылетали глухари и тетерева, чтобы полакомиться мороженой брусникой. Можно было удачным выстрелом срезать «косого» или косулю, но это в расчеты Дробова не входило.

Волчок в свое время брал и медведя. Пес держался от Дробова строго того расстояния, которое не позволило бы ему поднять раньше времени дичь. Всматриваясь в каждую кочку и в каждый куст, Волчок отыскивал в сотне таежных запахов тот, который был нужен. За плечом в охотничьей сетке Дробова уже серела пара рябков. Волчок, насторожившись, сделал короткую стойку, но вскинуть ружье не дал, виновато вильнул хвостом, миновал голый кустарник ольховника.

Дробов шел налегке, в ушанке и в телогрейке, в яловых сапогах, пропитанных дегтем. Когда Волчок останавливался и оглядывался на хозяина, Дробов весь отдавался желанию не упустить момент взлета дичи, когда снова бежал, человек погружался в мысли, тревожившие душу…

Таня выздоравливала медленно. На днях Андрей оказался случайным свидетелем, когда сестра пыталась помочь Тане пройти по комнате. Но по тому, как побледнело лицо Тани, по тому, как схватилась она руками за спинку кровати и беспомощно опустилась на табурет, Андрей понял: лежать Тане еще немало. И хотя никто не возражал, но Миша Уваров категорически заявил, что, как только Коренева встанет с больничной койки, ей тут же вручат путевку и пусть не мечтает о выходе на работу… Отпуск давно ей положен. На курорте в Шаманской долине быстренько наберется сил. Полезней источников не сыщешь и на Кавказе…

Каждый по-своему видит красу той земли, по которой ходит. Очевидно, для геолога это прежде всего уголь и золото, железо и нефть, цинк и алмазы… Чем больше он вскроет богатств под землей, тем чудесней и краше станет жизнь его края. Инженер, должно быть, мечтает застроить просторы Сибири новыми городами, заводами, электростанциями. Хлеборобу милей его пашни с необозримыми полями пшеницы. Чабану — степные просторы с тучными отарами овец.

А вот он, Дробов, любит и вжился в свое. Для него свое — это поселок на берегу Байнура, стиснутый с трех сторон и прижатый к морю высокими горами. Это тайга и море. В Подлеморье не разведешь отары овец и табуны лошадей, не посеешь и хлеб, не вырастишь плодовых садов. Приусадебный участок в несколько соток на крутом склоне или в пойме реки здесь считается роскошью. Земля охотно родит картошку и морковь, капусту и свеклу, да только земли не хватает. Для бычка или телки приходится сено косить в таежных падях, по лесным прогалинам.

Зато Подлеморье издавна славилось рыбой. Вдоль всей Транссибирской магистрали не встретишь рыбы вкуснее копченого хариуса или тайменя, соленого омуля или сига. Десятки тысяч центнеров давал Байнур этой благородной, деликатесной рыбы стране. На гребнях сибирского моря провел свое детство и юность Андрей. Для него Бадан был не просто поселком, а плотью его самого, серединой земли. И люди поселка, их нужды, заботы, радости, горести — все это было тоже его. Всех кормил суровый, коварный, но щедрый Байнур. Здесь жили вдовы и старики, подростки и дети, те, кому повезло в жизни больше и меньше, те, кто вернулся с фронта калекой и те, к кому не вернулись. За каждым окном, в каждой избе была жизнь и семья. И люди его колхоза были единой семьей. Покинут сильные эту семью, уедут в город, на стройку — и слабые останутся без помощи, без поддержки… Вот почему судьба этих людей была небезразлична Дробову. Он обязан был думать о благополучии не только артели, но и каждого ее члена. Станет его Подлеморье богаче или же оскудеет вконец, от этого зависят судьбы людей.

Как бы там ни было, но сравнивая прошлое с настоящим, Дробов пришел к выводу, что жизнь его колхозников в послевоенные годы желает лучшего. До войны в каждом доме был свой хозяин, кормилец. Но больше чем половина бывших фронтовиков не вернулись. Могилы сибиряков поросли травою под Курском и Сталинградом, под Москвой и Берлином. Молодое поколение еще не окрепло настолько, чтобы полностью взвалить все тяготы жизни на свои плечи. Пожилые состарились, утратили трудоспособность. А море не принимает физически слабых…

Рядом была тайга. Они могла бы стать хорошим подспорьем колхозу. Можно вести организованную охоту на зверя, заготовлять пушнину, кедровый орех, собирать ягоды и грибы, которых здесь в изобилии. Можно. Но сейчас всем этим опять же занимаются только те, чьи семьи и без того крепко стоят на ногах.

Еще в прошлом году Дробов ездил в соседнюю область в зверосовхоз. Не дает покоя одна задумка. Два с половиной, три миллиона рублей дохода в год получают труженики совхоза от своего хозяйства. Норку, соболя и песца, как правило, кормят рыбой. Ее по довольно солидной цене закупают на Дальнем Востоке. А здесь, под боком, сорной рыбы сколько угодно и ловить ее можно почти круглый год. Хорошо бы выделить в отдельную бригаду тех, кто смог бы заняться по-настоящему промыслом кедрового ореха. Мечталось и о своей маслобойне… Но главное, разумеется, в том, чтоб посильным трудом занять всех членов артели, создать каждому условия для труда, дать людям доход и лучшую жизнь.

Дробов не понимал людей, которые не любят природу. Не представлял, как можно прожить полвека в том же Бирюсинске и ни разу не видеть Байнур, до которого пятьдесят, шестьдесят километров по асфальтированному шоссе, сорок минут езды на «Ракете». Он знал свое море, как и положено рыбаку. Знал пороги и плесы Большой Бирюсы и Снежной, шиверы Таежной и Белой. Знал места нерестилищ омуля, сига, тайменя. Готов был жестоким судом карать каждого браконьера, который ради легкой наживы во время нереста умудряется черпать рыбу сачком из реки в мешок. Рыба в нерест и без того гибнет десятками тысяч, бьется о камни на буйных струях течения, преодолевает пороги, не находя необходимого количества корма, теряет силы, легко становится добычей таежного хищника. Но больше всего гибнет икры и мальков от молевого сплава. Отдельные участки рек забиты топляком-лесом, ушедшим на дно и гниющим из года в год. Отнерестившись, отмучившись, обессилев, омуль целыми косяками всплывает на поверхность. И тогда на километр от берега разносится удушливый запах. Как не окинуть таежные реки взглядом, так не подсчитать и убытков народному хозяйству.