Лев Кукуев - Море в ладонях

Известие о случившемся облетело Еловск, как бывает в подобных случаях, с завидною быстротой. Однако толком никто ничего не знал. Андрей ушел в бригаду, да и о том, что произошло на берегу Байнура, не собирался распространяться. Дядя Назар сказал врачу то, что велено было сказать: сняли парня в тайге, со скалы, заблудился…

Испеченных в золе рябчиков Андрей принес Тане вечером, после того как побывал в бригаде. Таня обрадовалась:

— Утром на завтрак отдам их Юрке! Вот будет рад. Какие-то рыбаки отыскали Юрку на берегу Байнура. Я бы каждого расцеловала. Ты узнай, может, это твои!

Наскучавшись в больнице, она говорила и говорила, но все об Юрке. Говорила, какой он хороший, веселый и смелый. Конечно, бывают у парня заскоки, но у кого их не бывает! Зато положиться можно на Юрку во всем — не подведет. С ним можно идти на любое задание… И Андрею, несмотря ни на что, нравилась Танина болтовня. Такой возбужденной и говорливой он давно не видел ее. Сегодня впервые после долгой ее болезни он увидел, что щели Тани порозовели, глаза обрели прежний блеск. Он покорно слушал ее и сидел бы в тепле до утра. Но вот появилась сестра, как белое привидение, молча встала в дверях.

— Приходи завтра и послезавтра, — огорченно сказала Таня. — Какие вы все хорошие, парни. Вас просто нельзя не любить…

«Нельзя не любить», — думал Андрей, устало стуча сапогами о промерзший гравий шоссе. В эти минуты хотелось навсегда позабыть дорогу в Еловск. Но он знал, что не вытерпит и придет… Чего доброго, если даже не позовут, то притащится и на Юркину с Таней свадьбу. Он раб и плебей. Таких следует презирать, обходить стороной…

Но в Еловске ему пришлось быть уже через день. Сезон лова рыбы в этом районе закончился. Летний стан рыбаки ликвидировали. Большие и малые суда для ремонта и на хранение следовало перегнать в Бадан. На одной из рыбачьих лодок Андрей с мотористом замыкали необычное шествие.

Еще издали он взял курс на эту обрывистую скалу, с которой день назад рисковал свернуть шею, повел лодку так, что она заскользила почти у самого берега. Поравнявшись со скалой, Андрей снизил до малого обороты мотора. Попробовал отыскать глазами уступ, где провел с Юркой около двух часов. И тут его зоркий, наметанный глаз заметил, буквально в нескольких метрах, на выступе камня смятую белую кепку… Лодка сделала круг, чтоб подъехать к скале, не стукнувшись с силой об острый гранит. А еще через несколько минут в руках Андрея была кепка и большой лоскут, вырванный с ватой из телогрейки. По свежим царапинам камня о камень, по обвалу, теперь не трудно было представить, что здесь произошло нечто, известное только Юрке. Рассмотреть что-либо в воде, на огромной глубине, было немыслимо.

— Что это вы, Андрей Андреевич? — спросил моторист, удивляясь Дробову. — Мало ли всякого барахла можно встретить? Тут высокой волной и на четыре метра бревно забросит…

И моторист принялся рассказывать, как однажды за падью Кабаньей в воде у берега он нашел рюкзак с размокшими сухарями, ржавой селедкой и ничуть не испорченными тремя банками говяжьей тушенки.

Андрей в знак согласия кивал головой, сам же думал совсем о другом. До этой странной находки он мог представить себе все, что угодно, теперь был абсолютно уверен, что Юрка оказался на обрыве скалы не из простого чудачества и рисковал жизнью не потому, что хотел поймать кабарожку руками… Значит, был еще человек. Тогда что же произошло? Оплошность? Непредвиденный глупый случай? Все это сложно. Здесь что-то другое…

И Андрею стало не по себе. Заподозрить в Юрке убийцу он не мог, не имел на то права. Но не мог и молчать о находке, скрывать.

Передав руль мотористу, Андрей спрятал кепку и клок телогрейки в свой вещевой мешок. Когда добрались до Бадана, первым желанием было с кем-нибудь поделиться и посоветоваться. Но это и есть обвинить Юрку с ходу черт знает в чем, точнее в убийстве. В любом случае следственные органы потребуют объяснение делу. Пока не дошло до этого, надо поговорить с самим Юркой.

И они встретились прямо в больнице, с глазу на глаз. Юрка обрадовался Андрею, как никогда еще в жизни. А Андрей, пожав ему руку, вдруг помрачнел, достал из кармана смятую кепку.

— Узнаешь?

— Нет!

— Я нашел там…

— Ну и что?

— На обрыве ты был не один, — сказал твердо Андрей.

— Чего ты выдумал? — в глазах Юрки тлела едва заметная издевка. — Вздумалось сократить дорожку, вот и влез на эту самую — вертикальную плоскость. Хотел сказать спасибо за то, что вытащил, а ты дело мне пришиваешь, — он отвернулся, уставился в потолок.

— Ломаешься, Юра, а зря. Я ведь не следователь. Не обижайся, не имею права скрывать, что с тобой был еще человек.

— Человек?! — выкрикнул злобно Юрка и приподнялся на локтях. — Да если бы на моем месте ты не придушил этого слизняка, я бы тебе табуреткой голову проломил!

Дробов сдержался.

— Значит, кто-то все-таки был?

— Был! Ну и что?

— Кто он?

— Склизкий! Тот, что Таню ножом! Пойди, доложи!

Дробову стало душно. Чего угодно, но этого он не ожидал:

— Юра, докладывать я не буду. Встанешь с постели, сам расскажи обо всем, где надо.

— О чем рассказывать, о чем? — допытывался Юрка, ненавидя и презирая Андрея.

— Не маленький…

— Не хочу я идти, понимаешь, не желаю!

— Юра! — как можно спокойней сказал Андрей.

— Что Юра?! Что?! Ты хочешь, чтобы за этого гада меня упекли? Да он сам сорвался, сам… Пусть делают, что хотят, пусть судят!

— А за что? — спросил Андрей. Он встал, положил на табурет клок телогрейки и кепку. — Значит, договорились. Ты не барышня, губы не дуй. Если я догадался, узнал — узнают и другие. Сам тень на плетень наводишь. Это оставлю, — и он кивнул на «улики».

— А если я не пойду? — спросил Юрка.

— Тогда я… Ради твоей же пользы… Да и труп может выбросить на берег…

— Значит, ради меня?! — метнул злобный взгляд в сторону Дробова Юрка. — Валяй! Валяй, предатель. Знаю, за что ненавидишь… Только на узкой тропинке не попадайся!

Но Андрей уже был за дверями.

Ершов обычно вставал в пять утра. Наскоро брился, выпивал чашку кофе. Часа полтора уходило на то, чтобы выправить и перепечатать накануне написанные страницы. На свежую голову утром лучше были видны недостатки и слабые стороны рукописи. Иногда приходилось переписывать главы заново, а то и сидеть над страницей день, два. Вдохновение приходило и уходило. Тогда и герои казались не теми, факты малозначащими, конфликт недостаточно острым, фабула неинтересной. В такие дни совсем не хотелось писать. И он клеймил тот час, когда взялся за этот тяжелый, нередко безрадостный труд. Он знал, что напишет роман и, может, не раз перепишет его. Первый он переписывал трижды… Потом надо идти в издательство. Там могут читать его «опус» и месяц и год. Что-то безоговорочно примут, против чего-то станут протестовать. Лежал его первый роман без движения месяц из-за одного только названия города — Сталинград. А потом снова над каждой страницей трудились бок о бок с редактором… Смешно, но находятся чудаки, которые утверждают, что писатели сидят на солидных окладах, гонорар получают чуть ли не в слитках золота… А когда сумму полученных денег за первую книгу разделил он помесячно на шесть лет, то получилось столько же, сколько у тети Паши — технички Союза… Благо имел работу, зарплату, пока писал…