Лев Кукуев - Море в ладонях

Но, если о нем, Ушакове, прямо не говорили, то это еще не значило, что его не имели в виду. Выступая с большой трибуны, Платонов прямо сказал:

— И нашим некоторым руководителям края нелишне подумать о том, как надо работать в новых условиях, как опираться на массы, на коммунистов…

Сказал, не сказал Платонов, не в этом главное. Главное в том, что он, Ушаков, лучше других понимает: вчерашнее больше не повторится. В который уж раз он искренне восхищается мужеством, волей тех, кто сумел там — в ЦК — смело выступить и отстоять ленинские нормы партийного поведения… Рука партии никого не щадит. Провинишься — взыщет за все сполна.

Вдоль шоссе за изгородью потянулись разноцветные щитовые домики дачного типа. Проехали любительское садоводство «Шахтер». Начались окраины города.

— К горкому? — спросил Степаныч.

— К Дому культуры, — ответил ему Ушаков и тоже спросил: — Чего ты невесел?

— Что-то мутит слегка…

— Может, не выспался?

— Ерунда, — отмахнулся Степаныч. — Пройдет! Спал нормально.

— Ну смотри. А то бы лучше не ездил.

Степаныч по-своему был предан Ушакову. С ним работал не первый год. Ревновал к «шефу» любого крайкомовского шофера. Так что самым большим наказанием считал, когда по какой-либо причине Ушаков уезжал с другим водителем.

— Актив часа на три, четыре затянется. Отдохни. Сходи в столовую, поужинай.

— Да что вы, Виталий Сергеевич! — огорчился шофер.

— Ну ладно, ладно… Сам смотри, как лучше…

У Дома культуры шахтеров уже стояло с десяток легковых машин. С обеих сторон к входным дверям шли группами, по одному участники городского актива. Не успев выбраться из машины, Ушаков увидел первого секретаря горкома и догадался, что тот его поджидал. В вестибюле успевшие и неуспевшие раздеться почтительно расступались, здоровались. Секретарь горкома провел в кабинет администратора за сцену.

— Желающих оказалось больше, чем позволило помещение.

— На сколько мест клуб? — спросил Ушаков.

— На восемьсот…

Партийный актив начался точно в назначенный час.

Ушаков вышел к трибуне, вгляделся в притихший зал. То, что придется ему говорить, он знал почти наизусть. Начал спокойно и деловито. Он говорил, обращаясь больше к сидящим в зале, чем к тексту. Говорил и чувствовал, что люди его понимают, ловят каждое слово. Понимал, что спокойны они только внешне и им далеко не безразлично, что делается сегодня, что будет завтра. Они разделяют ответственность с ним, с ЦК, с народом.

Уже во второй половине доклада кто-то из работников горкома подошел к председательствующему — первому секретарю и, низко склонившись, что-то быстро заговорил. Ушаков заметил, как секретарь горкома бросил взгляд в его сторону, изменился в лице и что-то быстро ответил.

Когда во второй раз Ушаков обернулся к президиуму, то место председательствующего было свободным. Секретарь горкома стоял за кулисой и отдавал какие-то распоряжения своему работнику. Все это показалось по меньшей мере странным, но Ушаков снова углубился в доклад, вновь сосредоточился на аудитории.

В первом же перерыве секретарь горкома сказал ему виновато:

— Извините, Виталий Сергеевич, с вашим шофером что-то случилось. Пришлось срочно в больницу отправить. Машину вашу в гараж горкома поставили.

— Да, да, спасибо, — сказал растерянно Ушаков. — Еще в дороге он говорил, что чувствует себя неважно. Распорядитесь, пожалуйста, пусть узнают, в чем дело.

У Степаныча признали сильное отравление. Терял сознание.

— Я вас отвезу или останетесь у нас? — спросил секретарь горкома, когда вышли из Дома культуры.

— Далеко до больницы? — вместо ответа спросил Ушаков. — А впрочем, не имеет значения. Поеду в больницу.

Им дали халаты, и в сопровождении дежурного врача они вошли в палату, где, кроме Степаныча, никого не было. Возле больного дежурила пожилая женщина.

Ушаков не дошел двух шагов до Степаныча, остановился. Он сразу понял, что Степанычу нечем дышать. Глаза его неподвижны, очевидно, не реагируют даже на свет. Веки приспущены. На лбу каплями пот. Лицо позеленело и вытянулось.

Вконец расстроенный, Ушаков вышел в коридор. Не сразу дошло, о чем говорил врач:

— Утром шофер ваш выпил всего стакан чаю и съел кусок хлеба с маслом. В обед, говорит, ездил домой, с отварным картофелем съел три куска соленого омуля. Купил у кого-то с рук возле продовольственного магазина. Дома в холодильнике у него еще два омуля. Позвонили мы в Бирюсинск, санэпидстанцию, домой к нему выехали… В Бирюсинске сегодня зарегистрировано тоже два случая отравления омулем.

— Соленым омулем? — не поднимая головы, спросил Ушаков.

— В кишечнике рыбы нередко бытует возбудитель ботулизма и его споры. Ботулинический токсин в семь раз сильнее токсина столбняка…

— Я вас очень прошу, — сказал Ушаков врачу, — побеспокойтесь, чтоб было все хорошо. Лекарства нужны?

— Пока все есть. Противоботулиническую сыворотку мы ввели…

На улице Ушаков сказал секретарю горкома:

— Давай машину, поеду домой. Утром, как справишься о Степаныче, позвони.

Утром, против обычного, он был за полчаса до начала рабочего дня в своем кабинете. Как только пришел помощник, а он приходил тоже рано, потребовал:

— Вызовите ко мне заведующего крайздравотделом.

Ровно в девять он узнал, что Степанычу легче не стало. Позвонил из Шахтерска секретарь горкома. В начале десятого явился и приглашенный. Как выяснилось, не два, а уже четыре случая тяжелого отравления омулем зарегистрировано на девять утра.

— Чем объясняете это? — спросил Ушаков.

— С неделю назад, Виталий Сергеевич, поступил сигнал, что из Байнура в Бирюсинское водохранилище заходил небольшой косяк омуля. В силу чего, пока не понятно, но много полууснувшей рыбы прибило волною к берегу. Очевидно, какой-то делец собрал ее, посолил. Омуль — особая рыба, очень нежная не только на вкус. Даже резкая смена температуры воды может сказаться на нем… Мог и отравиться… Но это все предположительно.

— Чем отравиться? — спросил Ушаков.

— Два года назад аккумуляторный цех автобазы вывез на лед грузовую машину отходов производства. Инспектор наш обнаружил. Оштрафовал начальника на двадцать рублей. Заставил убрать. Зимой под видом чистого снега, всякую нечисть везут машинами на Бирюсу…

Ушаков закурил, задумался. Быть может, ведро или два насолил полудохлой рыбы какой-то подлец. Часть сбыл, часть придержал… Еще неизвестно, что будет завтра и послезавтра. Ну, а если косяк отравленной рыбы угодит в сети тому же Дробову? Тогда десятки центнеров омуля пойдут на рынок и в магазины, в столовые и рестораны, в детские сады. Ушаков зримо представил себе ответственность, какая лежит на нем за то, что делается на Байнуре, на Бирюсе, в его крае.