Лев Кукуев - Море в ладонях

Орудийным залпом разнесся грохот и отозвался многократным эхом в хребтах и долинах. Невидимым лезвием Байнур вспорол над собой ледяную броню на десятки километров.

Но если бы только это!

Вслед за первым толчком земля задрожала мелко, противно. С гольцов сорвалась лавина снега и, сокрушая все на пути, устремилась в Кабанье ущелье. Белка, вылетев из дупла, метнулась к вершине мохнатого кедра и трепетно замерла там. Зычно рявкнул в берлоге матерый медведь.

В Бирюсинске и Солнечногорске, в Еловске, в Бадане, на огромной территории Подлеморья в этот ночной час зажигались в окнах огни. Второй толчок оказался сильнее первого. В помещениях заходила по полу мебель, закачались люстры и абажуры, зазвенела в буфетах посуда.

— Что за дурацкие шуточки, — проворчал спросонья Мокеев, очнулся и онемел.

Ему снилась голубая красавица «Волга». Приобрел он ее неделю назад. Собирался со дня на день отправить семье в Москву. Там по-прежнему жила жена, сын и дочь. Сын получил водительские права. Теперь, в самый разгар фруктового сезона, покатят они всей семьей на Кавказ, к Черному морю…

Мокеев гладил обтянутые гобеленом сидения, откидывал переднюю спинку, и получалось чудесное ложе для отдыха. Он прилег и закрыл глаза, предался доброму настроению, и тут затрясли его «Волгу» так, что он вскочил…

Черт побери, что такое?!

Нет, никто даже пальцем не тронул его машину, и он находился не в институтском гараже, а сидел на кровати… Дрожали стены и потолок, пол и мебель. В ванне загрохотало, сорвалась полка с пустыми стеклянными банками и бутылками…

Позабыв сунуть ноги в шлепанцы, он включил большой свет, прошел в коридор, накинул на плечи пальто, натянул на голые ноги меховые ботинки.

На лестничной площадке соседи захлопали дверями. Все заговорили о землетрясении. Мужчины негромко и озабоченно, женщины с плохо скрытой тревогой.

Дверь была тонкой, филенчатой, Мокеев прекрасно слышал каждое слово. И, видимо потому, что разделял тревогу этих людей, вдруг вспомнил чей-то совет: держаться поближе к оконным проемам. Перекрытия могут рухнуть, а стены устоят. Он предпочел бы выйти на лестничную площадку, но знал соседей не всех и то только в лица. К ним не ходил. Отвадил и от себя — за мелкое любопытство. Не тот интеллект, не та категория… Знают, конечно, его по статьям в газетах, и без того слишком много знают… Появись на площадке — завтра же высмеют…

И прежде чем там, на площадке, в разговоре людей появились оптимистические словечки и шутки, его охватил страх за другое: где эпицентр?! Что творится в Еловске?

Знаменитый до сих пор Провал, о котором ему никогда не хотелось и думать, вдруг представился во всей своей полноте. Именно на Байнуре сто лет назад за слишком короткое время двести квадратных километров суши с табунами скота и улусами ушли на дно. Эпицентр, разумеется, где-то в Тальянах, хуже того, на Байнуре. Выдержат стены главного корпуса или не выдержат?.. Из этой большой трехкомнатной квартиры можно сбежать хоть сейчас, но от Еловска не убежишь… И Мокеев закрыл глаза. На худой конец, он предпочел бы мгновенную смерть в паре с Еловском, чем ответственность за сотни и тысячи душ. Но это мгновение было недолгим. Под ногами пол уже не дрожал… А как известно, дом не море и не соломинка на воде… В нем человек быстрее обретает веру в благополучный исход.

Он подошел к телефону, когда снова донесся толчок, но на этот раз меньшей силы.

— Еловск мне, Еловск, девушка!

— Бадан занят, — ответили ему на другом конце провода.

— Чего там занят! — крикнул он в трубку, хотя и прекрасно знал, что Еловск получить можно только через Бадан, что прямой связи до сих пор со стройкой нет.

— Мне надо срочно! Понимаете, срочно!

Видимо, не ему, а подруге, но сказано было так, что услышал и он.

— Сумасшедший какой-то. Тряхнуло порядком. Вот винтики и развинтились…

Мокеев швырнул трубку на аппарат и, громко стуча, заходил по паркету. Взад и вперед, взад и вперед, пока не устал.

Ложиться в постель он больше не мог, не хотел. Несколько приостыв, подумал, что и на самом деле звонить в Еловск преждевременно. Если там что-то и произошло, то все равно Головлев не сидит в квартире. Он поставил перед собою на журнальный столик недопитую бутылку коньяку, достал серебряный стаканчик — подарок сослуживцев в день его пятидесятипятилетия — и выпил, чтобы его не знобило.

Здесь все было чужим, все. Права оказалась жена, когда не пожелала покинуть взрослых детей и Москву. Вадим закончил уже институт, зачислен в аспирантуру. Через два года Светлана окончит университет, через пять — он сам уйдет на пенсию. Здесь у него квартира для них, когда они приезжают к нему погостить, побывать в отрогах Тальян, на Байнуре. Но большей частью он приезжает к ним и гостит, когда что-нибудь нужно в Москве или Ленгипробуме. Комендант его институтского общежития, именуемого громко гостиницей, приобрел и поставил казенную мебель ему в квартиру. Сам он — прекрасную, польскую — гарнитур на три комнаты достал за две тысячи триста в Саянске и прямо, не распаковывая, переслал на имя жены. Оставаться в Сибири после ухода на пенсию он не хотел и сегодня подумал вдруг, как бы эти последние годы не доконали его.

Он выпил еще стаканчик, сменил пальто на вечерний теплый халат, поглубже уселся в кресло, укутал ноги в одеяло. Он сидел долго наедине со своими мыслями. Давно уже угомонились соседи. В доме напротив погасли огни, а он все сидел. Потом взял газету в надежде на то, что это поможет скорее уснуть. В газете печатались материалы о пленуме крайкома. На пленуме был представитель промышленного отдела ЦК — человек кряжистый, большеголовый, мужиковатый интеллигент, с огромной силой в руках, с лицом волевым. Мокеев с ним имел встречу, и встречу не из приятных. Оказалось, что человек этот по специальности химик, много работал в партийных органах на Урале, фамилия чисто русская — Пономарев. Два года назад получил звание Героя Социалистического Труда, кандидат технических наук, разговаривать с ним нелегко. Эрудит и въедлив, как серная кислота…

И вновь появилось желание сказаться больным и уехать, уехать к чертям, все бросить, забыться. Пять лет, каких-то пять лет — и тогда он на пенсии, тогда сын и дочь на твердых своих ногах. Все, что он мог, он сделал для них. И им будет грех не помнить об этом…

Он посмотрел на часы, было без четверти пять. Звонить Головлеву рано. И Головлев оказался себе на уме. Молчал, молчал — да и выдал, попал под влияние «партийной организации», а точнее под влияние Коренева. Конфликт намечался давно, обострился же после того, как Головлев и Коренев подали докладную записку на имя Ушакова. Хуже того, Ушаков пролетом из Москвы был в Дивноярске, на химкомбинате, где пока лучшие в стране комплексные очистные сооружения. Очистка промышленных стоков тоже химическая, биологическая, механическая. За два дня Ушаков обошел весь комбинат, беседовал с эксплуатационниками. Вернулся в Бирюсинск не ахти с каким настроением…