Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— Коней, верблюдов, коров выберешь сам.

Поклялся дать место бия. Разговор на этом кончился.

Азым-эке затеял с кем-то ссору и, якобы обидевшись, покинул свадьбу. Домой вернулся больным.

— Лошадь, испугавшись чего-то, понесла, я упал и повредил поясницу.

А через некоторое время уехал за сто верст в город, к татарскому ишану.

— Смерть моя приближается. Поеду испрошу у святых прощение, — объяснил он свой отъезд.

Партия Сарсембая была от этого в выигрыше: узнала секрет противника, получила точные сведения о том, кому какие подарки даны, какие должности обещаны, и удалила с арены борьбы ловкого интригана.

Дело одной свадьбой не ограничилось. Обе стороны, пользуясь любым ничтожным предлогом, созывали гостей, устраивали скачки. Угощениям, подношениям потеряли всякий счет. Кое-кто широко использовал предвыборную горячку: угощался у обеих сторон, открыто торговался и принимал подарки. Угощали всех, лишь бы ослабить противника, даже если надежда на «помощников» была слабой.

— Я темный казах, всю жизнь свою пас скот, но разве я настолько глуп, чтобы при жизни благородного Якупа, потомка ханов, султанов, самого Чингиса, положить шар за какого-то Сарсембая, сына Этбая? — нередко говорил тот, кто накануне превозносил Сарманов.

— Много лет выбирали Найманов за их родовитость, но они лишь приумножили свое богатство, отдали джайляу казахов колонистам и казне, грабили народ, добились того, что превратили его в рабов белого царя. Сарсембай — свой человек, простой, чистосердечный, — заявляли на одном пиру иные, хотя на другом они кричали противоположное.

Таких людей было много, и требовалось подарками, обещаниями затыкать им рты, без устали разъезжать из одного джайляу в другой, укреплять настроение сторонников там, где намечалось ослабление.

До самых выборов степь непрерывно кипела борьбой, ссорами, склоками. Ни один пир, ни одно сборище без этого не обходились.

Солнце не показывалось. С самого утра темные тучи окутали степь. Поднялся ветер, порывами шел сильный дождь. Было сыро, холодно.

Сегодня выборы.

Несмотря на отвратительную погоду, вокруг белого кирпичного домика, одиноко стоящего на голой, безлесной, безводной местности, настоящее светопреставление. Низкий, выбеленный домик в три оконца до отказа набит старейшинами, управителями аулов, баями, биями, аксакалами, а вокруг него толпятся сторонники обоих кандидатов, пришедшие увидеть конец кипучей борьбы. Оседланным коням нет счету. Вокруг тарантасов, двухколесных тележек, около верблюдов в нетерпеливом ожидании суетятся казахи в кепе и малахаях и женщины в белых покрывалах. Несколько в стороне на своем неизменном Ак-Дельбере сидит Алтын-Чач. Откинувшись на спинку дорогого экипажа, с кем-то беседует мудрая бикя Рокия. Длинноусый украинец-стражник, в черной шинели с зеленым кантом и светлыми пуговицами, в фуражке с зеленым же околышем, сдвинутой набекрень, с большим трудом поддерживает порядок.

У всех на языке одно: кто победит, чья сторона получит перевес? Иногда вспыхивает ссора. Найманы, Дюрткара кажутся несколько растерянными. Зато Кзыл-Корты, Кара-Айгыры, Сарманы, Танабуга разговаривают нарочито громко, ходят подбоченившись. То там, то тут мелькает фигура «отца конских пастухов» Юнеса. Он без устали разговаривает, хвалит Сарсембая, хает Якупа, подзадоривает врагов.

— Жирные Найманы, посмотрите на невиданное зрелище: сегодня обыкновенный казахский конь Байчубар обгонит знаменитого чистокровного иноходца!

Его шутка быстро облетает собравшихся и передается из уст в уста. Противники возмущаются. Страсти разгораются.

В этот момент распахиваются двери кирпичного домика, оттуда выбегает молодой казах с непокрытой головой, вскакивает на ближайшего коня, встает на седло и, приложив руки ко рту, громко, на всю площадь, кричит:

— Великая радость всему казахскому народу! Исполнилось его желание! Сарсембай получил на четырнадцать шаров больше. Якуп побежден!

Поднимается невообразимая суматоха. Конные, пешие, давя друг друга, кидаются к управлению. Стражник мечется из стороны в сторону, но людская волна сбивает его с ног. Арбы, верблюды, тарантасы трогаются, зацепляются друг за друга, кучера перебраниваются, размахивают плетками.

Проходит несколько минут. На крыльцо выходит начальник, при шпаге, в блестящих погонах. Лицо злое, губы дрожат. Якуп и Янгырбай наперебой ему что-то объясняют. У обоих возмущенный вид. Следом за ними в дверях показывается толстая фигура Сарсембая. Вся она дышит радостью и весельем. «Отец конских пастухов» и длинноволосый джигит начинают шуметь, к ним со смехом, выкриками присоединяется большинство собравшихся. Среди шума и суматохи тарантасы, верблюды, оседланные кони, рассыпавшись по степи, направляются в соседние джайляу.

Подошла середина зимы. Широкая степь лежала под толстым снежным покровом. В джайляу, где летом паслись жирные кони, теперь обосновались бураны и ледяные ветры, бродили голодные волки, собираясь по вечерам на охоту.

Казахи давно разобрали юрты и, распрощавшись с привольной степью, вернулись в полуразрушенные, наполовину ушедшие под землю зимовки.

Как узник в грязной, сырой тюрьме мечтает выйти на свет, на волю, так и они, забившись в тесные землянки, мечтали о весне, когда зазеленеют берега озер и можно будет раскинуть в степи белые юрты. Скот, не обеспеченный кормом, бо́льшую часть времени проводил в открытом поле, добывая еду из-под снега. И только в особо сильные бураны забивался в тесный загон.

Неожиданно дни потеплели, вечером пошел дождь. С утра опять подморозило. Вся степь покрылась блестящей, гладкой коркой льда, трава замерзла, примятая мокрым снегом. Наступил джут. Скот не мог докопаться до корма и погибал. А потом повалил снег, начались бураны.

— Этот год — год лошади. Оттого-то такая страшная зима! — говорили старики. Они уже не надеялись, что овцы и молодняк доживут до весны.

Была темная, метельная зимняя ночь.

По занесенной снегом степной дороге шел высокий казах в старенькой одежонке. Дойдя до зимовки Сарсембая, он остановился около чьих-то ворот, постучал. Ответа не последовало. Постучал в окно. Опять ни звука.

«Если люди и заснули, то собаки должны залаять», — подумал спутник и перемахнул через низкий глинобитный вал. На дворе не видно было человеческих следов, протоптанной тропинки он не нашел. Кроме глубокого снега, не было ничего. Еле виднелись занесенная снегом покатая крыша загона да сорванная калитка.

Путник остановился в недоумении. Он знал о высылке бая еще летом, слышал о его отъезде. Но ведь байбичу Алтын-Чач и тукал не выслали, скот не конфисковали. Куда же они делись?