Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Все молчали.

В ответе старика звучали боль и обида, но парень не отставал. Перебегая взором от Айши к Шенгерею, он продолжал углублять свой допрос. Так над трупом Фахри столкнулись представители двух поколений — Джиганша и Шаяхмет, горевшие одним и тем же пламенем.

Шаяхмету еще не минуло девятнадцати лет. В годы первых революционных кровопролитных боев он был ребенком. Шаяхмет не мог принимать в них участия, но видел геройство старших братьев. Он видел, как в восемнадцатом году, после занятия Казани чехами, под вооруженной охраной увели Мулла-Нура Вахитова в тюрьму. Он две ночи метался в бреду, когда узнал, что его расстреляли. На его глазах родного брата Бирахмета избили и, привязав к конскому хвосту, замучили насмерть. Геройская борьба Фахри, кочегара Садыка, Шенгерея и многих, многих оставила в его душе неизгладимый след. Он горел в революционном огне. Он кипел в этой борьбе, в этих муках, в этой крови, в этих геройских поступках.

Его окрыляла мечта стать борцом за светлое будущее, а старик Джиганша гордился своим прошлым, считая, что жертвы, принесенные им для блага Советов, испытанные мучения дают ему право называться солдатом революции. И надежда, что хоть на старости лет он может увидеть плоды революции, зарождали в его душе искру большой радости.

Нелегкую жизнь прожил Джиганша. Много было в ней горя, страданий, тяжелого труда.

В девятьсот пятом году его родного брата Тимершу подвесили к колодезному бревну, нанесли десятки ран, сыпали в них соль, замучили насмерть. С этого дня волосы Джиганши побелели. Двух сыновей отдал он пролетарской революции. Хорошие сыновья были у Джиганши. Они не ведали страха. Любая работа спорилась в их здоровых руках, а в играх и забавах всегда они были первыми. Немало девушек мечтало о них, у многих горячей билась кровь при мысли о сыновьях Джиганши.

Появились в восемнадцатом году чехи, за ними Колчак. Поднялись против них рабочие и крестьяне. Не усидели и сыновья старика.

— Отец, не гневайся, что под старость лет оставляем тебя одного. Прости, если не увидимся, — сказали они и добровольцами пошли под красное знамя.

Старший пал в бою под Перекопом. Младший погиб в девятнадцатом году при переправе через Белую, когда, преследуя армию Колчака, с Двадцать пятой дивизией брал Уфу.

Вспоминая своих сыновей, Джиганша думал: «Я дал Совету двух львов. Я своей кровью защищал Советы».

Эта мысль прибавляла бодрость старику, выпрямлялся его стан, согнутый многими невзгодами. И потому обидными показались ему слова комсомольца Шаяхмета, в которых явно сквозило подозрение.

Они жарко схватились, хотя и горели одним пламенем. Но старик был сдержанным человеком, он понял, что разговор нужно вести по-другому.

— Джемагат! — сказал он. — Сказать — язык не поворачивается, а не сказать нельзя: этот шкворень взял у меня Садык. По старости я не сразу вспомнил об этом.

Много подозрений роилось в головах людей относительно убийства Фахри, мысленно ощупывали каждого, но никто ни на секунду не заподозрил кочегара.

Слова Джиганши грянули как гром среди ясного неба. Все недоуменно переглянулись.

— Когда взял? Для чего! — воскликнул Шенгерей.

Джиганша задумался, стараясь припомнить.

— Да… так… Кажется, была суббота… Один сапог на ноге, другой в руках… Так и пришел. «Джиганша-бабай, говорит, гвоздь в сапоге мешает, сбить его надо, дай мне шкворень». — «Бери, говорю, бери. Вон он лежит».

Садыка знали, любили. Любили как своего, как руководителя в получении земель и угодий, как человека, оказавшего Фахри немало помощи при переселении из Акташа в Байрак. Никто не мог сказать о нем что-нибудь плохое. И лишь жена Шенгерея Рагия не любила кочегара.

— Батюшки-светы! — затараторила она. — Видно, светопреставление наступило! Приезжают в гости и людей убивают… Господи, сохрани и помилуй!

Айша шагнула к ней, хотела что-то сказать, но Рагия продолжала:

— Он, он… Кому же еще! Джиганша-бабай врать не станет. Обязательно это дело Садыка!

— Придержи язык! — крикнул жене Шенгерей. — Чего застрекотала, как сорока? При чем тут Садык? Ведь они друзьями были… Дура!

Шум увеличивался с каждой минутой.

— Говорят, слово за слово цепляется, — вмешался в разговор низкорослый, косоглазый старик Гимадий, молча стоявший до сих пор в сторонке. Шаркая лаптями, он вошел в круг. — Вот и я хочу сказать. Имеется у меня подозрение. Прошло три дня и три ночи, а подозрение это не дает мне покоя. Я так думаю: наверно, они вместе выпили, опьянели, оба они люди с характером, подрались и стукнули друг друга чем попало. Ведь они всю жизнь точили друг на друга зубы.

Слова старика вывели Айшу из оцепенения:

— Зачем так говорить, Гимадий-абзы? Откуда ты взял, что они враждовали?

— Чему удивляешься? А от чьей руки на лбу кочегара шрам остался?

— Только-то? Да с кем в молодости греха не бывает? Фахри всегда говорил: «Кочегар мой революционный учитель».

Но старик не дал Айше докончить:

— А ты, сношенька, не горячись. Ведь и мы Садыка знаем: снаружи он друг, а изнутри черная змея.

— Напраслину на человека взводишь, — ответила Айша, но дальше спорить с ним не стала, решив, что следствие докажет всю нелепость такого предположения.

Слова Гимадия возмутили и Шаяхмета. Он все время сдерживался, чтобы не сказать какой-нибудь резкости, но под конец не выдержал:

— Эх, бабай! Видно, правда говорится: «На чью телегу сядешь, того и песню запоешь». Кажется, ты стал подпевать сырьевщику Валию.

Но Шенгерей перебил его:

— Беги, Шаяхмет, в кузницу, скажи зятю — пусть скорее идет сюда. Слышишь ведь, что о нем здесь наговорили?

Курсант ловчее подтянул ремень, плотнее нахлобучил шлем и, быстро зашагав к лесу, вскоре исчез в березняке, тянущемся до самого Байрака.

А в это время на другом конце деревни остановилась у ворот околицы сивая лошадь, впряженная в тарантас.

Шенгерей с первого взгляда узнал и хромого мерина и сидящего в тарантасе Петрова. При виде знакомой упряжки Тимеркаеву стало как будто легче.

Убийство Фахри — большое горе. Но этого мало. Теперь невесть что заговорили о кочегаре Садыке. Тут и шкворень, и шрам… Сколько ни думал Шенгерей, никак не мог разобраться в этой запутанной истории. Еще утром он сообщил в волисполком о том, что найден труп, и с нетерпением ждал приезда начальства…

Какой-то мальчуган открыл ворота околицы. Лошадь затрусила по широкой деревенской улице.

— Тише, вы! — крикнул Шенгерей шумевшей толпе. — Вон едут, разберут, все раскроется…

Наконец напали на след известного вора по кличке «Чумар». Арестовали несколько бандитов, от которых трепетала вся округа. Дознание установило причастность к делу одного из работников волисполкома. Подозрение коснулось секретаря машинного товарищества «Трактор» и заместителя председателя правления кооператива.