Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— Тьфу, негодный! И что только ему нужно? Везде суется…

— Вот Низамий идет! — крикнул Шаяхмет. — Иль в коммуну записаться задумал? Ведь председателем артели Фахрия утвердили.

Крестьяне усмехнулись.

— Низамий войдет в коммуну, когда на осине созреют яблоки!

— И тогда не пойдет. Скажет: «Я не осина».

— Где уж нам в коммуну записываться! — отозвался Низамий. — Оттуда улизнут и те, кто раньше моего записался.

— Пустой ты человек!

— Зачем пустой? Я вот Шаяхмета уму-разуму научить хочу.

Снова все расхохотались.

— Попробуй!

— Нашел дело!

— Давай поспорим! Я принесу покаяние или ты?! — воскликнул Шаяхмет.

— Зачем спорить! Ты лучше спроси у Фахри, он тебе скажет, во сколько месяцев они под видом коммуны проели все хозяйство фон Келлера.

Это уж всегда так: где бы речь ни заходила о коммуне или колхозе, обязательно задевали коммуну «Уртак».

Помещик фон Келлер был обрусевшим немцем. В 1918 году, испугавшись революции, он бежал. Земли его разделили между окрестными деревнями, а в усадьбе организовали татарскую коммуну «Уртак». Но из-за неопытности коммунаров и отъезда организаторов на фронт коммуна испытала немало несчастий.

Не успела коммуна как следует оформиться, Фахри с акташевским отрядом ушел воевать против чехов. Следом за ним ушел оправившийся от раны Шенгерей. Умчались бить врага оба сына Джиганши. Оставшиеся члены коммуны затеяли бесконечные споры и ссоры. Богачи, муллы соседних деревень приложили все силы к тому, чтобы развалить коммуну. Коноводом всяких дрязг была жена Шенгерея Рагия, женщина взбалмошная, нервная. В пылу ссоры она вышибла глаз одной женщине да вырвала клок волос у другой, желавшей их разнять. Потом, собрав пожитки, с воплями убежала в деревню к своему брату. В ту же ночь от удара молнии сгорели все постройки усадьбы. На месте обширного дома остались одни головни да высокие трубы.

Большинство мужчин находились на фронте. Заняться стройкой было некому. Коммуна распалась. Коммунарам не оставалось ничего иного, как вернуться в деревню и поселиться у родственников. Враги открыто радовались такому концу и злобно шептали:

— Это не молния сожгла, а бог покарал!

С тех пор прошло много лет, но печальный конец коммуны не был забыт. При каждом удобном случае враги напоминали о нем. Не удержался от насмешки и Низамий, но Шаяхмет не смутился.

— Что это ты все об «Уртаке» говоришь? Не доконал еще? — сердито сказал молчавший до сих пор Фахри.

— Доконать-то нечего, вы до нас доконали, — ответил Низамий и, довольный своей остротой, затрясся от смеха.

Фахри вскочил как ужаленный.

— Как тебе не стыдно! Разве мы ее доконали?

— А то кто? Не мы же?

Фахри обуяла злоба. Присутствующие ждали, что он бросится на Низамия. Но Фахри сдержался и только, рассекая рукой воздух, воскликнул:

— Вы ее доконали, вы! Воспользовались тем, что мы были на фронте. Стоя в сторонке, вы ее разрушили. Ваша рука-там блудила.

— Ты думаешь, они не знают? Шила в мешке не утаишь, — вмешался Шаяхмет.

— Чего орешь? Говори прямо! Не петушись!

— Вот и говорю… Рагия-апа больной человек. Кто подзуживал ее? Попробуй размотай клубок — увидишь, где конец спрятан.

— Где? Где?

Рагия цепляется за своего брата Акбера. Акбер за Ситдика, Ситдик — за Низамия, Низамий — за самого Валий-бая. А уж за кого цепляется Валий-бай, за могилу Колчака или за эмигрантов, тебе лучше знать…

Будто бомба разорвалась под ногами. На висках Низамия вздулись жилы, на лбу выступил холодный пот. Дрожа от злобы, крикнул он:

— Ты чего зря болтаешь? Чего болтаешь? Говори, сопляк!

— Не волнуйся, я знаю, что говорю.

— А, знаешь! Ты знаешь, а Совет не знает? Почему Валия Хасанова назначили заведующим совхозом? Почему Низамия выбрали в сельсовет, в кооператив? Не по росту прыгнул, браток! Я завтра же сообщу о тебе в ячейку. Там тебя тряхнут!

Спор разгорелся нешуточный. Все кричали, пытались что-то доказать, размахивая руками. Дело чуть не дошло до настоящей драки. Наконец Гимадию удалось перекричать спорящих:

— Ну ладно, пусть будет по-твоему, пусть коммуна хороша. Зачем же в городе не живут коммуной? Скажи, почему в городе нет коммуны, а?

Такой вопрос застал Шаяхмета врасплох. Он сразу не нашелся что ответить, а Гимадий продолжал:

— Как что — так хвалятся: «Каменный город, всем городам город!» Почему же здесь не хвалятся? Почему его здесь в пример не ставят?

— Очень даже ставят!

— Как же, держи карман!

— Будто не знаешь. Есть у нас города — Москва, Казань?

— Есть!

— Есть там пролетарии, работавшие вместе с Лениным?

— Есть.

— Учил их Ленин правильной жизни?

— Учил.

— Есть авангард партии и Советов?

— Ну, есть.

— Теперь, скажем, как они живут — коммуной или врозь?

Низамий, молча слушавший этот разговор, снова оживился, громко расхохотался и воскликнул:

— Ловко поддел, Гимадий-абзы! Ловко!

— Нет, ты мне сам скажи: коммуной они живут или не коммуной? — повторил Гимадий.

— Ты хвостом не крути! Слышал, наверно? Есть в Петрограде Путиловский завод. Тракторы делает. Там работает более десяти тысяч рабочих. Работают сообща, вместе. А наши крестьяне как? Имеет он поломанный плуг, хромую кобылу и под видом самостоятельной жизни попусту тратит силы.

— Ты, братец, на вопрос прямо отвечай, — снова вмешался Низамий. — А то «завод», «десять тысяч рабочих!» Чего тут удивительного? И при Николае тысячи рабочих вместе работали. Что они вместе работают, это мы знаем. А ты мне скажи — вместе ли они живут, общий ли у них котел или каждый имеет отдельную квартиру, комнату, самовар, стол? Вот ведь в чем вопрос.

— Ты коллективную работу с коллективной жизнью не смешивай, — ответил Шаяхмет.

— Ты умный мужик, — обратился Низамий к Фахри, — и на Путиловском заводе был. Скажи прямо — так, мол, дело не выходит, нам, мол, нужно теперешнее уничтожить, создать новое, артели, колхозы, коммуны…

Фахри улыбнулся.

— Я про это самое и толкую. И комсомолец об этом же говорит. Так дело не выйдет. Для настоящего дела машины нужны, тракторы. Поодиночке их не купить, да и пользы нет никакой. Поэтому нужна артель…

— Договаривай, договаривай: и работа, мол, и жизнь должна быть общей, и постель…

— И жены общие?

— И дети?

— Нет, дело не в этом, — усмехнулся Фахри.

— А в чем?

— Чем разговаривать, я лучше вам на примере покажу, — сказал Фахри и вышел на середину двора.

За ним последовали остальные.

На восток от того места, где остановился Фахри, до самого леса простиралось большое поле. Яркими зеленоватыми полосками росли на нем овес, ячмень, пшеница, рожь, просо, белела греча. Каждая полоса была не шире десяти — двадцати саженей, в длину не больше восьми — десяти.