Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Чу! Такбир оборвался. Люди, возбужденные, с налитыми кровью глазами, бросились к дому. «Господи! Что это такое?» Слова молитвы застряли в горле старухи. Под напором толпы рухнули ворота, двор наполнился людьми.

— Вот она, смерть моя! Настал последний час. Господи, господи! — заметалась старуха.

С шумом, с криками ворвалась толпа в комнату. Впереди высокий, здоровенный мужчина. На груди его болтается блестящая бляха.

— Чего смотрите? — крикнул он. — Вот он, переодетый старухой!

Десяток рук протянулся к Зифе. Кто-то сдернул платок, больно потянул за пряди седых волос. Другой крикнул:

— Открой рот, старая ведьма!

У Зифы перехватило дыхание, ноги подкосились. С трудом разомкнула губы.

— У ней и зубов-то нет! Только впереди два корешка торчат, — оттолкнул ее кто-то.

В это время, другой, распластавшись на полу, заглянул под лавку.

— Чего безгрешную старушку мучаете? — воскликнул он. — Вот он где!

Ругаясь, он стал что-то тащить из-под лавки. Показались пара ног, обутых в сапоги, брюки-галифе, кожаная тужурка и такая же фуражка. Парня опознали. Толкая, давя друг друга, набросились на него, желая смять, растоптать, уничтожить. Но парень не растерялся, изогнулся, выхватил из кобуры наган и в упор выстрелил в человека с бляхой.

Не успела Зифа, забравшаяся от страха на печку, зажмурить глаза, как прогремел выстрел. Старуха лишилась чувств. Крестьяне шарахнулись к двери. В несколько секунд изба опустела.

Человек с бляхой, очевидно, успел наклониться. Пуля, не задев его, застряла в дверном косяке. Парень вторично не выстрелил. Он поднялся с пола, отряхнулся, поправил кобуру и сел на лавку. Комсомолец знал, что для подавления восстания в деревню скоро должен прибыть отряд. Ему во что бы то ни стало нужно было продержаться до его прихода. Приподнявшись с лавки, он бросил взгляд на улицу, переполненную вооруженными чем попало крестьянами.

Положение Фахри и Шенгерея, неожиданно оказавшихся в центре восстания, было незавидное. Успели ли они скрыться? Комсомолец об этом ничего не знал. На улице трупов не было видно.

«Наверно, спрятались», — решил он.

Эта мысль приободрила парня. Если товарищи успели бежать или скрылись, то сумеют организовать крестьян, настроенных против восстания, или же уведомят отряд…

Пока Бирахмет, занятый думами, сидел на лавке, крестьяне, разбежавшиеся от выстрела, стали поодиночке подходить к окну, окружали избу. Парень не стрелял. Это придавало смелости. Человек с бляхой хвастливо крикнул:

— Бог хранит своих верных слуг! Пуля мимо ушей прожужжала, а все же не задела!

Размахивая дубинкой, он подошел к двери и стал звать крестьян:

— Чего застыли? Идемте!

К нему подошли несколько человек.

— Стреляй! Не боюсь! — снова крикнул он, бросаясь на комсомольца с дубинкой.

Но парень не стрелял — у него не было ни одной пули. Все же он не сдавался. Размахнувшись, ударил «бляху» по лицу, вышиб зуб. Стал ожесточенно наносить удары направо и налево. Но он один был не в силах справиться с озверевшей толпой. Улица, двор, изба наполнилась смутьянами. Лавой кинулись они на комсомольца и смяли его. Ему переломали руки, ноги. Из живота вывалились внутренности, из разбитой головы выступил мозг. Руки избивавших были перепачканы липкой кровью. Человек с бляхой суетился больше всех. Он успел подвязать щеку и, проталкиваясь вперед, выкрикивал:

— Чего смотрите? Он над религией надругался, богачей обижал! Хотел коммуну образовать! Грабил наш хлеб! Чего смотрите? Все семя его прикончить надо…

С звериным воплем нагнулся он над еще живым комсомольцем и, схватив за сломанную руку, поволок окровавленное тело на улицу. Улица кишела возбужденной толпой. С другого конца деревни приволокли еще одного избитого. Это был сельский учитель Хабиб Джагфаров. При виде истерзанного учителя старик, пискливым голосом выкрикивавший недавно слова такбира, недоуменно спросил:

— Зачем Хабиба трогаете? Ведь он не коммунист!

Толпа заволновалась.

— А ты какой защитник? Иль того же захотел? Хабиб — собака! Он хоть и не коммунист, а их песни поет. Бей его! — крикнул человек с бляхой.

— Правильно!

— Бей!

— Бе-е-й!

Кто-то подвел молодого беспокойного жеребца. На шею его был накинут хомут с привязанным к нему длинным арканом. Верхом на жеребце сидел молоденький паренек.

Под руководством «бляхи» несколько человек уложили комсомольца и учителя рядом на снег, прочно, чтоб не оборвалось, опоясали арканом. Потом с криком «Гайда! Гайда!» хлестнули жеребца.

Испуганный гиком, жеребец сорвался с места и, взметая снег, помчался по улице, таща за собой окровавленные тела. Их подкидывало вверх, кидало из стороны в сторону, облепило снегом. Тела метались, похожие на громадные белые глыбы. Из подворотен с лаем выбежали собаки. Плакали от страха дети. А жеребец все мчался и мчался с непривычной ношей…

В это время на другом конце деревни показалась толпа, черным пятном выделявшаяся на белом снегу. Над головами маячили вилы, дубины и топоры.

Всех охватило замешательство.

Не успели разобрать, в чем дело, как заметили отряд, догонявший толпу. Затакал пулемет. Улица вмиг опустела. Скрылся куда-то и паренек, сидевший на жеребце. Лошадь, брошенная на произвол судьбы, кинулась к чьим-то воротам. Окровавленная голова учителя застряла между двумя столбами. Лошадь дернулась раз, дернулась два, но голова засела крепко. Вблизи тявкнула собака. Жеребец, как шальной, рванулся в третий раз. Голова, оторвавшись от туловища, повисла между столбами. Жеребец, волоча обезглавленный труп учителя и измятое тело комсомольца вбежал во двор.

Тем временем в середине деревни, напротив дома, где прежде помещался Совет, приступил к работе штаб. Первыми пришли сюда Фахри и Шенгерей.

— Насилу избегли смерти. Джиганша-бабай укрыл нас на своем сеновале, — заявили они.

Штаб окружили бедняки крестьяне, которые во время кулацкого восстания попрятались по чердакам, овинам, погребам. Два батрака привели человека с бляхой.

Фахри в сопровождении вооруженного красноармейца-татарина пошел разыскивать жертвы восстания.

Его обступила стайка ребят.

— Дядя коммунар, дядя коммунар! Они здесь! Вот они!

Пошли. Лошадь, дрожа от страха, стояла, уткнувшись в плетень. Около окровавленных трупов метались собаки. Аркан отвязали. Лошадь впрягли в сани, положили на них трупы и оторванную голову и повезли в штаб.

Командир батальона Вильданов спросил человека с бляхой, указывая на трупы:

— Узнаёшь?

Тот молчал. Командир спросил снова, но снова не получил ответа.

— Ты немой, что ли?

— А чего говорить-то! Все равно бесполезно, — отозвался тот.

Вильданов отдал распоряжение. Тут же, в присутствии собравшегося народа, человека с бляхой расстреляли у забора.