Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Фахри широким жестом указал на поле:

— Видите это поле? Там лежат земли тридцати отдельных хозяйств. Вот я и говорю вам — давайте купим, а если не хватит денег, возьмем для временного пользования трактор и сообща вспашем это поле. У трактора размах широкий, он не любит работать кусочками. Пусть вспашет всю землю сразу. А если не хочет кто потерять свою полосу, пусть заметит ее колышком.

— Предположим, вспахали, — раздался голос.

— У нас семена плохие, — продолжал Фахри. — Получим из Совета сортированные, крупные семена. Возьмем сеялку, борону. Совхоз под боком. Машина за один мах посеет нам поля, заборонит их. У многих из нас ведь и лошади своей нет. Так, что ли?

— Валяй дальше!

— Поспеет хлеб, впряжем трактор в жнейку. Она мигом сожнет нам поле. Вместе свяжем снопы, вместе установим крестцы. Что остается? Остается расчистить ток и завертеть молотилку. Одному с этим не справиться. И хлеба нужно много, и народу. Затарахтит веялка, и на току соберется гора чистого зерна. Тогда каждый из нас получит долю, причитающуюся ему в соответствии с тем, сколько он потратил труда, сколько дал семян, и земли. Возьмет каждый свою долю и заживет как хочет. И работа легкая, и доход хороший. Вот мы и надумали организовать пока такую артель.

— Пока, говоришь? Значит, на этом остановиться не думаешь? — спросил Гимадий.

— Да, Гимадий-абзы, остановиться не думаю, — твердо ответил Фахри.

— Куда же дальше шагнуть намереваешься?

— А вот куда. Никто своей доли к себе не потащит. Мука, хлеб будут общие. Женщинам не придется дни и ночи возиться у печки. Будут готовиться общие обеды. Так постепенно артель превратится в коммуну.

— Ты умный мужик, — сказал Низамий, хлопнув Фахри по плечу. — Люблю я тебя, только глупостями ты занимаешься и самого главного не договариваешь.

— Я ничего не скрываю.

— Нет, скрываешь. Ты лучше прямо скажи: потом, мол, и перина будет общая, и жены.

Кто-то засмеялся, кто-то поддержал Низамия. Все сразу заговорили, замахали руками, всполошились, как потревоженный улей. Шаяхмет выбивался из сил, стараясь водворить порядок, но Низамий перекричал его:

— Нет, браток, шалишь! Один раз обожглись, теперь и на холодное дуть будем. Коммуну ты себе возьми!

Гимадий что-то надрывно кричал, но его голос потонул в общем гуле. Продолжая ругаться, размахивая руками, Гимадий и Низамий двинулись к воротам. За ними пошел Ситдык. Фахри сел на бревно и, обращаясь к оставшимся около него крестьянам, работникам совхоза, сказал:

— Дела таковы, друзья. По поговорке «Кто захотел, тот змеиное мясо съел» желающие останутся в стороне. Никого неволить не будем. Хочешь — записывайся, не хочешь — не надо.

Подробно рассказал Фахри о крестьянской жизни, привел много примеров из пережитого, дал яркую картину всяческих невзгод и трудностей.

Зифа, слышавшая от начала до конца весь спор, задумалась.

— Не иначе как юродивый он. Видно, ранили его на войне. Вот он и помешался. Коммуну создал. А Рагия кому-то глаза выцарапала, руку сломала. Бог покарал нечестивых, испепелил их дом. И после такого знамения божьего он образумиться не может. Куда не пойдет, везде об артели да коммуне толкует. Одержим он коммунным бесом.

В молодости Зифа была в деревне. Откуда-то появился там юродивый, одетый в зеленый чапан, с посохом в руке, в белой чалме. Его почитали как святого. Как только наступало время намаза [86] Намаз — молитва. , юродивый начинал обходить все дома, гнать людей в мечеть. Однажды даже гулянье разогнал. Ростом он был маленький, худощавый, и все же его боялись, безропотно исполняли все требования. Когда он появлялся в деревне, молящиеся не вмещались в мечеть.

Разве не похож Фахри на этого юродивого? Нет, нет! И похож и не похож… Нет, совсем не похож. Тот был в чалме, чапане, все время шептал молитвы, призывал людей к послушанию божьему, и звали его святым, юродивым. А этот? Этот высокого роста, с мозолистыми руками, без единой искры веры в глазах. Смотрит строго. На ногах сапоги, в руках газета, на языке слова богохульные — вечно о коммуне да артели твердит. Нет, не похож он на юродивого. Тот святой, а этот пес лающий.

Раньше всех весть об окровавленном бешмете достигла пристани и оттуда, ширясь и разбухая, поползла по всему берегу Волги. В тот же день о бешмете узнали в Байраке, а оттуда, узкой тропой, новость докатилась и до совхоза «Хзмет».

Эта весть свалилась на голову Зифы как снежный ком. Всю жизнь жил в ней страх перед кровью, смертью. Волнения, пережитые при поездке в деревню за продуктами, превратили этот страх в какую-то болезнь.

А слух все рос и рос. Жил Фахри, пламенно уговаривал крестьян, жарко ругался с Низамием и Валием. Теперь нашли окровавленный бешмет бая. Говорят, эта кровь — кровь Фахри. Арестовали Валия, Гимадия, Ахмия, заперли их под замок, поставили стражу.

Чуяло сердце старухи: не зря отказывалась от поездки сюда. Сноха, змея, настояла. Привыкнешь, дескать, полюбишь. Нет, не привыкла, не полюбила, только об отъезде и мечтала, дни и ночи просила бога вырвать ее из омута. Весть об окровавленном бешмете окончательно доконала старуху.

— Нет, голубушка, не уговоришь! Ни минуты больше не останусь! — шептала себе под нос Зифа.

Страх придал ей решимости. Живо сложила свои пожитки, увязала узлы и торопливо вышла во двор. Дойдя до ворот, остановилась, вынула из кармана маленький сверток. В нем лежали амулеты — щепотка соли, корочка хлеба, ветхая тряпочка, два волоса: один белый, другой черный, четыре ногтя с правой руки, четыре ногтя с левой ноги.

Шепча молитву, Зифа осторожно пробралась к восточному углу дома и быстро закопала сверток в землю. Сровняв ямку, она семь раз плюнула на нее и, не оглядываясь, побежала в сторону Байрака.

Старуха слышала, что туда приехал секретарь волкома Шакир Рамазанов. Она торопилась застать его и выложить, перед ним все «грехи».

Ей посчастливилось. Шакир стоял на улице, около телеги, в компании двух мужчин. Зифа подбежала к нему и с криком: «На, на, забирай!» — стала выкидывать из мешка всякую всячину, приговаривая:

— Вот старая шаль… Велел богу помолиться… Вот атласный камзол. Мариам-бикя сорок лет носила, а потом мне дала. Подарок! Вот еще… Провалиться им в тартарары!

У ног секретаря образовалась целая куча всякого тряпья. Рамазанов постарался успокоить старуху:

— Что случилось? Толком расскажи, бабушка! Зачем все это мне под ноги бросаешь?

Зифа уставилась на него обезумевшими глазами.

— Кому же другому, как не тебе? Ведь ты большой человек.

Детвора окружила старуху. Мальчишки нацепили тряпье на палки и с визгом закрутили их в воздухе. Лошадь, испуганная необычайным шумом, метнулась в сторону, чуть не повалив телегу. Раздался хохот. Но старухе было не до смеха. Путаясь, запинаясь, рассказала она о пережитом, раскрыла всю подноготную жизни совхоза, со слезами на глазах кляла сноху, кинувшую ее в тот омут.