Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— Все имущество ишана, розданное ночью беднякам, возвращено ему.

Оказалось, что по деревне прошел слух:

«Кто возьмет вещи ишана, у того отсохнут руки и ноги».

Бедняки перепугались и решили, пока не поздно, избавиться от опасных подарков. Всю ночь шумела деревня. Несли в дом ишана полученные вещи. Старшие жены хазрета принимали и тут же расставляли их на прежние места.

Но и этим дело не ограничилось.

У дверей камеры волисполкома, где сидел ишан, образовалась колоссальная очередь. Как только стало известно об аресте ишана, так его мюриды и почитатели толпами потянулись к волисполкому, чтобы получить пастырское благословение. Вся улица наполнилась ими. Из уст в уста стали передаваться какие-то слухи. Особой популярностью пользовался рассказ. Будто бы прошлой ночью ишан обратился к охраняющему его красноармейцу и сказал:

— Я должен совершить ночное моление. Принеси мне воды.

Но часовой не послушался и ответил:

— Здесь не место заниматься глупостями.

И вот незаметно для себя часовой уснул, а хазрет прочитал какую-то молитву — и оковы с него упали. Тогда ишан пошел к ручью, совершил омовение и вернулся в камеру. Оковы сомкнулись вокруг его рук и ног, и ишан спокойно совершил моление. После этого красноармеец проснулся. Он так и не слышал, как ишан покидал камеру…

Слухам, толкам не было конца. Шарафий немного растерялся. Лицо Гайнетдинова окаменело. Выслушав сообщения инвалида, он на минуту задумался, потом поднялся с места, взял ружье и решительно бросил:

— Идем!

Гайнетдинов приказал собрать на большую площадь перед волисполкомом жителей деревни Зикерле и, встав на телегу какого-то кулака, приехавшего на поклон к ишану, обратился к собравшимся крестьянам с короткой, но содержательной речью.

— Если пожалеть и оставить одного контрреволюционера, он погубит тысячу крестьян, — так закончил Гайнетдинов свою речь.

Людское море, заполнявшее площадь, стихло. Стояли с опущенными глазами, с твердо сжатыми губами.

Хромой инвалид и красноармеец вывели ишана. Старик двигался медленно, ни на кого не глядя, с лицом, перекошенным от страха.

На вопрос о подчинении советской власти он старческим голосом ответил:

— Мы подчиняемся только одному господу. Богу.

И добавил:

— Мы не можем идти с людьми, выступающими против бога.

Гайнетдинов не зевал. Даже не посоветовавшись с товарищами, мановением руки разделил он толпу надвое, приставил ишана к кирпичному забору волисполкома и повторил свой вопрос. Старик дал тот же ответ. Рука Гайнетдинова лежала на кобуре. Не успел ишан произнести последние слова, как над головами толпы грянул выстрел. Ишан упал на землю, но был еще жив. Гайнетдинов приставил дуло нагана к виску старика и выстрелил вторично.

Это были дни жестокой борьбы. Это было время, когда голодные псы контрреволюции пытались перегрызть горло молодой республике. Гайнетдинов был солдатом революции. У него не было времени думать о статьях закона. Он действовал по ненаписанному революционному закону.

Если бы теперь наши юристы стали разбирать это дело по существующему кодексу, они все равно пошли бы по следам Гайнетдинова и признали, что преступление ишана, предусмотренное 59-й статьей, подлежит высшей мере социальной защиты.

Но на фронте было некогда предаваться тонкостям разбирательства. Тело ишана в ту же ночь втайне от народа закопали в горах. На следующий день снова созвали собрание бедняков. Гайнетдинов произнес горячую речь и закончил ее так:

— Товарищи крестьяне! Чертополох портит посевы! Вы сами полете сорную траву, которая мешает росту хлебов. Вот я вчера выполол ишана, который был хуже чертополоха.

После Гайнетдинова выступил молчавший до этого хромой инвалид Самигуллин.

— Братцы, — сказал он, — с моих глаз спала завеса. Спасибо Шамси-абы за то, что он избавил нас от сорной травы.

Долго возиться было некогда, и Садык требовал:

— Время попусту теряют. Пусть скорее возвращаются в полк.

Гайнетдинов распустил волисполком и сельсовет, вместо них организовал ревком, состоящий из пяти демобилизованных солдат. Председателем назначил хромого Самигуллина. Для инструктажа оставил на три дня Шарафия. Потом перевел ревком в дом ишана, имущество его снова роздал беднякам и уехал на фронт.

На этот раз имущество обратно не вернули.

Четвертая жена ишана Карима перестала скрывать свой тайный роман. На сорок первый день после смерти ишана она открыто поселилась вместе с хромым инвалидом в маленьком домике.

Но не скоро улеглось волнение среди мюридов и приверженцев ишана. Они ждали большого бедствия, надеясь:

— Вот разверзнется земля и поглотит нечестивцев…

— Вот убьет их громом…

Полные ожиданий, принялись они за поиски могилы ишана. Исходили весь лес, горы и поля, но ничего не нашли.

В лесу набрели на ключ. Земля вокруг ключа показалась изрытой, со следами крови. Было решено, что это и есть могила «святого учителя». Ключ обложили камнями, вбили большой дубовый кол, исписали его молитвами.

Теперь к этому ключу ведет большая дорога. Беспрестанно текут к «могиле» мюриды, поклонники, калеки, старухи, читают коран, вымаливают благословение «святого», в маленьких пузыречках уносят ключевую воду. Утверждают, что она исцеляет от многих болезней.

Так окончилась земная жизнь ишана.

Валий Хасанов, мечтавший совершить под крылышком ишана немало дел, успел скрыться. Вскоре стало известно, что он играет важную роль у Колчака.

…Минлибаева, надеявшегося освободиться в несколько минут, допрашивали около двух часов. Вопросы сыпались на него со всех концов. Он был вынужден отвечать на них и рассказать всю историю с ишаном. Рассказ этот был отрывистый, построенный как ответ на заданные вопросы, но перед глазами присутствующих на суде ясно предстала вся картина.

Под конец Минлибаев сказал:

— Товарищ Гайнетдинов вернулся в штаб расстроенный, с видом провинившегося человека. «Что случилось?» — спросил я его. «Идеологию разбили, пыль столбом взбили, а вдохновителя упустили. Ишана я застрелил, но Валий Хасанов дошлым оказался: переодевшись крестьянином, убежал через фронт к Колчаку», — ответил он. Вот все, что я знаю по этому поводу, — заключил Садык.

Усталый, опустился он на скамью. Салахеев не сводил с него злых глаз. Зал затих.

Получив разрешение председателя, прокурор спросил Хасанова:

— Почему вы убежали в то время от Советов к Колчаку?

Сотни глаз впились в Валий-бая в ожидании его ответа. Но ответ был очень краток:

— Бывают ошибки… — И добавил: — Я не думал скрываться. Ведь тогда красные, отступая, брали богачей заложниками. Я испугался этого и надеялся укрыться в доме ишана.