Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

На этом заседание суда закончилось.

После разбора хозяйственного и политического моментов перешли к третьему моменту — убийству. Раскрылась последняя завеса, окутавшая преступление.

Первой вызвали жену Фахри Айшу.

Многим сидящим в зале ее имя было знакомо по отчетам конференций и съездов. Многие видели ее портреты в газетах. Но сегодня она показалась лучше, чем на фотографиях. Некоторые говорили, что пережитое горе придало ее глазам какое-то особенное выражение, а женщины даже утверждали, что на ее лице стало гораздо меньше веснушек.

По предложению председателя Айша рассказала о последних днях и часах Фахри. Подробно остановилась на том, когда и с кем пошел он в кузницу, как, расставшись у столетнего дуба с Садыком, направился в совхоз.

Упомянула, как в грозовую ночь ждала возвращения мужа.

— Не дождавшись, вместе с Шаяхметом пошла к Шенгерею, — закончила она.

Она решила, что на этом допрос ее кончился, но тут поднялся защитник Хасанова Арджанов и стал задавать ей вопросы. Он составил себе понятие о Фахри как о мелочном, привязчивом, драчливом человеке и хотел услышать, подтверждение этому..

— Почему ваш муж Фахретдин Гильманов был против вашей работы в сельсовете? — спросил он.

Айша удивленно воскликнула:

— Ничего подобного! Он ни слова не говорил. Я сама не захотела.

— Почему?

— Так уж пришлось…

— Как это «так»?

Снова пришлось заговорить Айше о том, о чем она не хотела никому поведать.

— Беременна была я. На четвертом месяце. Как же могла взяться за работу? — сказала она и покраснела.

Ее слова вызвали кое у кого улыбку, а некоторые даже сдержанно хихикнули.

— Каковы были ваши отношения с мужем? Не притеснял ли он вас, не бил, не ругал ли? — не унимался Арджанов.

— В жизни всяко бывает. А так мы жили хорошо. Фахри из-за пустяков не приставал.

Следом за Айшой ввели старика кряшена. Звали его по-татарски Биктимиром Вильдановым, а окрестили Иваном Панкратовым. Одет он был в поддевку, на голове картуз. Длинные усы закрывали рот. Все его повадки были русские, но язык чисто татарский.

— Помните, что вы должны говорить только правду, — предупредил его председатель.

— Ладно. Буду помнить. Мне что — для меня что Христос, что Магомет. Плюнуть я хочу и на русского бога и на татарского аллу. Вот моя клятва.

— Где вы встретили Фахретдина Гильманова? — перешел к делу председатель.

— Встретил я его у дуба. «Куда идешь?» — спрашиваю. «Да вот в совхоз», — ответил он. «Садись, говорю, подвезу. Мне все равно проезжать» Ехали мы и разговаривали. Помню, он мне сказал: «Есть в совхозе собака, да все никак не выгонят ее». В «Хзмете» он слез. Я поехал дальше.

Этим кончился допрос кряшена. Вопросов ему не задавали.

После него вызвали пионера Сабита Тимеркаева. Босой, в тюбетейке, с красным галстуком на шее, он чуть не бегом вскочил в зал.

— Что ты знаешь о шкворне? — спросил его председатель после предупреждения говорить только правду.

— Наш пионерский отряд собрался пойти в поле смотреть работу трактора. Там увидели мы Гимадий-бабая. Он оглянулся по сторонам, поднял с земли шкворень, засунул его в рукав и ушел.

— Почему ты не рассказал об этом Паларосову?

Пионер покраснел.

— Забыл. Только потом вспомнил.

— Зачем ты в тот день ходил в совхоз?

— Мама послала. «Иди скажи отцу, чтобы он прислал чего-нибудь поесть», — сказала она. Отец работал в совхозе поденщиком.

— Где и как ты встретил Фахри?

— Я был босой. Пришел в «Хзмет», а во двор зайти побоялся — собаки там очень злые. Остановился я у забора, заглянул в щелку. Вдруг кто-то подкрался сзади и закрыл мне глаза: «Узнай, говорит, а то не отпущу». Я сразу узнал Фахри-абы. С ним собак нечего было бояться. Он меня проводил к отцу.

— Что делал твой отец и Фахри?

— Фахри-абы дал ему немного махорки. Потом я передал отцу слова матери. Он пошел в большой дом. Вышел оттуда сердитый. «Работаешь, говорит, как собака, а денег вовремя не дают».

— Ты с пустыми руками ушел?

— Нет, вместо денег дали муки и картошки. Отец меня проводил за ворота и вернулся обратно.

— А Фахри?

— Он там остался. Он как пришел, так его окружили работники.

— Кого ты еще видел?

Мальчик назвал Гимадия, Ахми, Шаяхмета, Низамия и Валий-бая.

— Где ты видел Хасанова?

— На террасе. Он чай пил. На столе стоял большой самовар. Ворот у Валий-бая был расстегнут, на голове красивая тюбетейка, а на груди цепочка.

— Ты зачем туда ходил?

— А чтобы посмотреть настоящего буржуя.

По залу пронесся смешок. Многие повернулись в сторону Хасанова. За последние дни он похудел, осунулся. С изумлением слушал он показания пионера и думал: «Когда только успели наплодиться эти бесенята?»

Председатель разрешил Сабиту сесть. Но уже через минуту Сабит вскочил с места, оправил галстук и, смотря на судей, поднял руку. Председатель заметил поднятую руку и спросил:

— Что нужно, пионер? Или забыл что-нибудь сказать?

— Да, забыл. Можно сказать?

— Можно. Говори.

— В ту ночь, — начал мальчик, — пришли к нам Айша-апа и Шаяхмет-абы. Лил сильный дождь. Блистала молния. Мы проснулись от собачьего лая. Отец высунул голову в окно, спрашивает: «Кто там?» А Айша-апа отвечает: «Как быть, Шенгерей-абы? Фахри нет. Вчера ушел в «Хзмет» и не вернулся. Не случилось ли чего? Боюсь я». Отец обул лапти, накинул на плечи чекмень и пошел с ними в сельсовет. С той минуты начались поиски.

Сабит умолк.

— Кончил? — спросил председатель.

— Кончил.

Иногда охотники издали окружают одинокого волка и, держа наготове ружья, придвигаются все ближе и ближе. От напряжения спирает дыхание. Вот сейчас, через несколько шагов, грянет выстрел и жестокий хищник грохнется на снег.

Таким затравленным волком чувствовал себя Валий Хасанов. Все у́же и у́же делалось кольцо. Казалось, стало трудно дышать. Одна за другой исчезали надежды, радовавшие в начале суда.

Мустафа, пожалуй, яснее, чем сам Валий-бай, понимал безнадежность положения. В безысходной тоске сидел он среди публики, погруженный в мрачные думы. Слова председателя «Джамалетдин Зайнетдинов!» заставили его вздрогнуть.

Мустафа поднял голову и ахнул — перед столом стоял портной Джамалий.

«Что это? Откуда? Когда же он выздоровел?»

Всего несколько дней тому назад Мустафа узнал о болезни портного. Ему сказали, что Джамалий слег в постель, на суд явиться не может, от бредней об окровавленном бешмете отказывается.

Это был маленький, слабый просвет в надвинувшейся на Хасанова тьме. Но, как видно, исчез и он.

Мустафа не отрываясь смотрел на Джамалия. У него не было заметно ни тени смущения или раскаяния. Мустафе показалось, что вся фигура портного дышит решимостью, отвагой, как у солдата, идущего на штурм.