Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— Почему же в таком случае вы переоделись крестьянином?

— Чтобы не опознали.

— А зачем вы присоединились к Колчаку?

— Красные отступили из той деревни, где я скрывался. Так я очутился на стороне белых.

— Сколько вы пожертвовали денег в пользу колчаковского движения?

Валий Хасанов задумался, окинул взглядом зал и медленно ответил:

— А кто ж его знает… Мы уж привыкли к этому за всю жизнь. Придут, бывало, с просьбой: «Деревня наша бедная, дети растут в невежестве, дай денег для школы». Давал. «Погорели мы, негде головы преклонить в молитве, помоги отстроить мечеть». Помогал. «Наша нация немая, нужна газета». И годами тратился на газету. «Организуем отдельный национальный полк. Ждем помощи богачей». Не отказывал и им. «Наше духовное, национальное собрание нуждается в деньгах». И ему помогал по мере сил. Счет им знает один бог! Когда я был на стороне Колчака, ко мне снова приходили за помощью, и я давал. Кто же знает, сколько роздал я? Это одному богу известно!

Хасанов умолк.

Шаяхмету очень хотелось задать ему важный, по его мнению, вопрос, но он не мог этого сделать и потому чуть не подскочил от радости, услышав, как один из заседателей спросил Валий-бая:

— Скажите, пожалуйста, сколько и как помогали вы Советам?

В конце зала кто-то хихикнул. Со всех концов пронесся смешок, и скоро весь зал огласился хохотом.

Слова Хасанова: «По мере сил помогаю и Советам» — потонули в общем смехе.

Председатель зазвонил в колокольчик и восстановил тишину.

Последними свидетелями по политическому моменту были четвертая жена ишана Карима и ее теперешний муж — хромой инвалид Самигуллин.

Зал встретил их с нескрываемым любопытством. Головы всех повернулись к Кариме.

Это была стройная женщина, среднего роста, с легкой походкой, несколько капризная и кокетливая. В ней не заметили и тени смущения. Наоборот, она держалась с видом героини, на вопросы отвечала многословно, охотно, не оскорбляла плохим словом память мужа, а об его остальных женах говорила с улыбкой:

— Чего вы хотите — на четверых один муж, да и тому семьдесят лет. Как же можно было обойтись без скандалов и ссор? Случалось, целыми клоками выдирали друг у друга волосы.

О Валии Хасанове сказала:

— Он прежде ишана вредным микробом называл, а потом сам явился к нему. В каждый приезд передавал мне через хазрета дорогие подарки.

Рассказала Карима и о том, как Валий-бай скрывался у них перед наступлением Колчака, как и откуда раздобыл он крестьянскую одежду.

Словоохотливая Карима готова была говорить без конца, но так как остальное было уже известно, ее отпустили.

Самигуллин отделался несколькими короткими ответами.

Приближался конец разбора политического момента.

Председатель приказал ввести Джиганшу.

Джиганша, высокий, широкоплечий старик, с большой седой бородой, с лицом, покрытым сетью морщин, степенно вошел в зал. На голове его была новая тюбетейка, на ногах — суконные чулки и кауши, на плечах — камзол.

Прежде чем ответить на вопрос председателя, он погладил бороду, кашлянул и только потом произнес:

— Я знаю о черном и красном.

Председатель удивленно спросил:

— О каком черном и красном?

Старик бросил на него сердитый взгляд и раздраженно ответил:

— Нашего лучшего человека убили. Что же это, если не черное и красное?

Зал ничего не понял. Председатель повторил вопрос и предложил толково рассказать о том, что ему известно. Но Джиганша-бабай был упрям. Он и бровью не повел на замечание председателя и продолжал говорить так, как хотел:

— С той стороны сорок, с этой — двадцать. Вот тебе шестьдесят, — начал он, загибая палец. — Да еще пять-шесть. Да, так оно и есть. Был я в ту пору семи-восьмилетним мальчишкой. Записали нас на одну бумагу с землями, собаками и оптом продали. Продали и мать мою, и брата, и сестру. Наш помещик, покойный Хайдармирза Акчулпанов, собственноручно подписал купчую…

— Для чего вы это говорите? — перебил Джиганшу председатель.

Старик не смутился.

— А ты потерпи немного — узнаешь, — сказал он и стал перечислять, сколько ударов то плеткой, то нагайкой выпало на его долю.

Так дошел Джиганша до «освобождения» крестьян.

— Плетей не стало, но и есть было нечего. Свободу дали, землю взяли.

Потом стал рассказывать о пятом годе:

— Не выдержали. Решив: будь что будет, — взяли да засеяли помещичью землю… Пригнали в Акташево войска. А был в этой деревне колодец с толстым-претолстым бревном. Привесили к нему отца Фахри Тимершу — родным братом мне доводился он — вниз головой. Подошел к нему молоденький офицерик, полоснул саблей по телу Тимерши и крикнул: «Говори, кто подучил тебя? Кто дал оружие?» Тимерша в ответ: «Безземелье подучило». До последнего вздоха мучили Тимершу. Так и умер, бедняга, со словами: «Безземелье научило…»

Вот среди какой крови вырос Фахри. Поэтому-то и говорю я — черное и красное. Я и Паларосову сказал: «Товарищ Фрунзе знает, узнал и ты, а приедешь в город — расскажи судьям». В Самаре коммунистов вырезали. Поднялись чехи. Тогда Акташево добровольно собрало отряд, выступило против белых, против помещиков. А было в этом отряде двести человек, из них двадцать женщин да семь стариков. Мой старший сын прислал из-под Перекопа письмо, где прямо сказал: «Об Акташевском отряде сам товарищ Фрунзе знает. Он, товарищ Фрунзе, в приказе благодарил этот отряд и назвал его первым татарским отрядом». Отряд же этот был отрядом Фахри. Кочегар совет дал, Фахри все дело на своих плечах нес… Сам посуди — разве это не черное и красное?

Кончил старик. Председатель хотел уж отпустить его, но прокурор спросил:

— Близко ли знаете вы Валия Хасанова?

Старик оживился.

— Я расскажу, а ты сам прикинь. Как приехал сырьевщик Валий в «Хзмет», так стал крутиться вокруг меня. Я ему прямо сказал: «Послушайся прямых речей. Красный Татарстан много горя изведал. Нужно скорей сообща залечить его раны. Если ты хочешь работать, шагай в ногу с советскими людьми. Здесь мы голова. В городе кочегары голова, а здесь мы. Пролетарий — голова, а мы, бедняки, — ему опора. Ленин сказал: «Без диктатуры не обойдешься. С кулаком борись, с середняком дружи, на бедняка обопрись». Этому учат нас товарищи, приезжающие из города». Но не внял Валий моим словам. Он увеличивал богатство богатых, а бедноту забыл. Разве не прав я, когда говорю — черное и красное? Вы, детушки, не умеете хорошенько разобраться, когда посылаете к нам в деревню людей из города. Нам уже и прежде помещики поперек горла встали. Недаром говорится: сколько волка не корми, он все в лес глядит. Больше мне нечего сказать. Только вот погубил такой волк нашего отличного человека.