Олег Кириллов - Стремнина

С той поры вся его жизнь стала мучительным сравнением с жизнью Ряднова. Жил в дальних краях, поднял сына, а давний счет не давал покоя. И однажды вернулся в родные места. Вернулся, чтобы потерять сына. Опять виноват Васька. Нет, он ничего никому не говорил, не сбивал Толика. Просто он презирал Андрея. И Толик начал сам искать правду. Именно сын нашел мать Петрушина. Потом засуха семьдесят второго. Родион уговорил его на эту аферу с силосом. Они били с Валериком Ряднова. Андрей кинулся защищать старого врага, он понимал, что все грехи лягут на него. И опять Васька оказался победителем: успел сказать, что Андрей не виноват в его смерти. Даже здесь всем показывал свое благородство. После заключения начал искать Андрей сына, но радости это ему не принесло. Сын был чужим. Даже внука назвали проклятым именем Ряднова.

Трижды приставал он в приймы. Попадались разные женщины. Одна выставила его на другой день: как же, не могла она жить с дезертиром, потому как муж не вернулся с войны. Другим уже не рассказывал всего. И все ж покоя не было. В Ростове нашел Серафиму, бойкую бабенку из привокзального буфета. Зажил как надо. Знакомство было у них старое: когда-то привозил ей привет от Родиона. Разладилось тогда, когда почувствовал, что не только мужиком нужен он ей в доме, а и помощником по всем ее делам. А снова начинать старую песню не хотел. Однажды утром связал в узел старые свои рубахи и ушел. В крымском городке Саки познакомился с Галей. Работала медсестрой. Никогда ни о чем не спрашивала. Рассказал ей о том, что был в заключении, а за что — промолчал. Только невнятно пробормотал, что ошибки молодости. Ушел через год, потому что понял: не может он жить в потемках, в опасениях, что завтра она узнает, кто он, и тогда надо будет опять уходить. А старость не за горами. Уже к шестидесяти. Из Сак он тоже уехал тайком, оставив невнятную записку про то, что душа его не на месте и не хочет обременять он хорошего человека. В электричке разговорился с женщиной из здешних мест, вокруг которых кружил уже давно, после того как узнал, что сюда переехал сын. В тот же день нечаянная попутчица привела его к Фросе. Посидели за столом, поговорили. Хозяйство было крепкое, видно, мужик — покойный супруг Фроси — был умельцем. И коровка, и два кабанчика, и кур полон двор. Жить можно. Только как жить-то?

Водоразделом между безоблачной и последующей его жизнями оставалось то давнее утро. Потом он вспомнил все свои дни один за другим. Но в последующие уже врывалась тревога, а этот оставался чистым и спокойным. Едва закрывал глаза, сразу в памяти всплывал этот самый шорох падающей травы и посвист косы, и улыбка Насти, и небо, опрокидывающее на землю плавные волны солнечного тепла. С каждым годом он все четче различал во взгляде Насти то, что в молодости принимал за любовь. Теперь он видел и ее лукавство, и неумелое девичье кокетство, и призыв. Он научился останавливать видение в нужном месте и наблюдал каждое ее движение замедленно, смакуя все подробности, и сладкая боль по несбывшемуся тревожила его. В эти минуты он думал о том, что реальность — это только дурной сон, и что стоит только стряхнуть с себя оцепенение лет, и можно будет пойти дальше уже другой дорогой: сыграть свадьбу, не промахнуться в тот день около школы и увидеть, как падает проклятый Гуго, а затем в воронке ощутить горячую ребристую поверхность гранаты и крикнуть Петрушину что-то такое, от чего душа запьянилась бы туманом, и рвануть чеку гранаты, зная, что на обелиске останется его имя и женщина никогда не забудет туда дорогу. Он согласен был перечеркнуть все последующие годы жирной чертой, потому что после несостоявшегося взрыва гранаты были боль, стыд, обида, страх и снова стыд. И все это не уходило, несмотря на то, что менял он географические пояса и климаты, города и республики. Вместе с собой он привозил все, от чего хотел избавиться в родных местах. Но потом, когда проходило время, он чувствовал, что живет только прошлым, а чужие места напоминали ему о сегодняшнем дне. Прошлое было за километрами и туманом, и тогда он начинал стремиться снова в те места, где оставил тишину и умиротворенный шелест падающей травы.

Несколько лет он проработал бетонщиком на строительстве большой гидроэлектростанции. Хорошо заработал, потому что кидался в самые трудные места. Прокалился под жарким азиатским солнцем. Научился брить голову, носить удобный азиатский стеганый халат. Таджикские юноши из бригады почтительно называли его «Усто». Учитель, значит. И все же, когда заработала станция, он уехал немедленно.

Отсюда, если идти напрямик, можно было за пять-шесть часов дойти до Марьевского. Только что там? Могила отца, матери и глаза женщины, которая никогда не простит. Однажды он был там. Как вор просидел в заброшенном сливовом саду, чтобы на минуту увидеть ее. Она шла по улице высоко подняв голову, и ему казалось, что годы не коснулись ее. И он быстро пошел через ярок к дороге, где ждал его попутно сговоренный шофер, польстившийся на красненькую ради круга в десять километров.

Иногда он клял судьбу за то, что наградила его здоровьем. Иногда мечтал о том, чтобы прийти к ней умирающим от неизлечимого недуга и хоть раз увидеть в ее глазах сострадание и боль. Но здоровье не подводило еще черты под прожитым и оставляло ему новые годы размышлений о прошлом. Когда работал на стройке, мог часами ворочать камни, и молодые ребята только головой качали: «Ну и силен, папаша!»

Он не мог без работы. Так было легче, чем оставаться наедине со своими раздумьями. Верный правилу: деньги всегда выручат, он откладывал все, что только мог. Он понимал, что когда-то кончатся и силы, и здоровье, и лез везде, где можно было «сшибить». И в шахте побывал в свое время, и на строительстве туннеля в Сибири. Только все ненадолго. Кружил по стране и возвращался все к одному месту.

Елена ушла от него, едва только его осудили после смерти Ряднова. Он не искал ее. Осталась она в его памяти только потому, что родила в свое время сына. Где, с кем сейчас она, что думает обо всем происшедшем — таких мыслей у него не возникало. Все покрывал своей жуткой тенью Родион, и связанные с ним годы казались вычеркнутыми из жизни.

Было два существа на свете: сын и Настя. Он лишился их обоих по вине Ряднова. Толик уехал сразу же после ареста отца, и больше Андрей не видел его до той поры, как отыскал его в Ростове. Узнал, что сын заочно окончил институт, и в душе плеснулась радость: знай наших! То, что не сбылось в его жизни, он видел в сыне. А Настя… Настя хоть и жила сейчас одна, — для него путь к ней был заказан.

Можно было бы прийти к сыну и поговорить с ним. Теперь он сам взрослый, должен если не простить, то хоть понять отца. Но боялся проклятой своей жизнью наложить на него черную тень. Иногда в мозгу проносилась шальная догадка: нет, не всерьез отказался от него сын, думает о себе, о жизни своей… А в душе давно простил. С этой надеждой нашел его в Ростове. Подстерег после работы в скверике. Глядел во все глаза на него: молодого, красивого. Шел с ребятами, смеялся. Значит, есть у него друзья, значит, хороший он человек, раз около него люди. Слезы пошли ручьем, замутнело все вокруг, и он чуть не прозевал Толю, тот уже в троллейбус садиться наладился. Схватил за рукав и обмер, когда увидел на лице сына выражение ледяной брезгливости. Хоть бы искорка в глазах сверкнула, хоть бы радость от того, что родителя увидал.