Олег Кириллов - Стремнина

На эту тему они могли бы говорить долго и увлеченно, потому что годы думал каждый из них про то, какие рычаги надобно иметь в руках, чтобы директор стал капитаном на мостике, и тогда завод будет лучше работать. Чтобы мог директор собрать коллектив и лучшим назначить, скажем, персональную ставку, и тогда в эти самые лучшие будут стремиться многие. Ведь что получается? Токарь, добившийся самого высокого разряда, получает, скажем, триста — четыреста рублей. Он доволен, и больше ему ничего не нужно. Он ни к чему не стремится. Но есть специалист высшей квалификации — это наладчик станков, он не производит деталей, он только отлаживает станки. И поэтому получает зарплату намного меньше. И никто не идет в наладчики, и сама профессия эта становится не той, какой была раньше. И лучшие мастера токарного дела, которые могли бы повышать свое умение и дальше, не хотят этого делать кому нужна зарплата ниже станочной? А наладчики — это точность станков, это, в конечном счете, количество брака. И мы не создаем стимула к тому, чтобы таких мастеров становилось больше. Как же, они не создают деталей.

И так мы поступаем еще во многих случаях. Бесхозяйственно, расточительно.

Туранов понимал, что Коваленко нужно спешить, поэтому встал и быстро завершил разговор. Попрощались тут же, в столовой, и Коваленко послал помощника за билетами на вокзал. С директором Трубного уходил и Бортман, чтобы прикинуть перспективы со своим коллегой. Машина Коваленко привезла их в гостиницу, где они разошлись по номерам, чтобы передохнуть перед дорогой. Лежа на белоснежном диване, Туранов думал о том, что дело решено, и сейчас уже тревожило его совсем другое: к лету хоть десятка полтора домов нужно сделать в Лесном, а СМУ только создано, его нужно разворачивать, укреплять. Выдюжит ли Карманов, не пора ли впрячься и ему, Туранову?

За дверью голоса. Любшин и Вера Лежнева:

— Станислав Иванович, билеты принесли. Может, разбудить Ивана Викторовича. «СВ» нет, только купейные.

— Какая разница? Спать ему не мешайте. Пусть хоть часок еще отдохнет. О чем договорились с коллегой?

— Они создадут службу комсомольского «Прожектора» для наблюдения за выполнением поставок на наш завод. Комсорг твердо обещал.

— Хорошо. А мы с Юриным договорились о выездном совместном заседании парткомов вначале у них, а потом у нас. Должны наладить все, обязательно должны.

— А Иван Викторович наш-то, а? Ей-богу, был бы помоложе, влюбилась бы. Я сегодня за ним наблюдала.

— Ну-ну, Вера, не вздумай ему сказать, что он пожилой, не советую. Да и о каком возрасте может идти речь? Расцвет!

Балаболки. Ишь, как его расписали. Я вот тебе, пигалица, влюблюсь. А Любшин молодец. Помощник. Поработают.

Наползала дрема. Нервы ослабли немного. Сделал дело, теперь отпустить себя, отпустить. Наползает туман, стихают звуки.

Заснул.

Николай в нижней рубахе, распаренный после бани, сидел у телевизора. Показывали хоккейный матч, московское «Динамо» в очередной раз проигрывало; настроение было подпорчено, и даже чай с мятой, который он любил пить после парной, казался теперь горьковатым. Маша заглянула в комнату, попросила помочь снять с плиты выварку. Пошел на кухню, снял выварку с конфорки, отнес и опрокинул ее в ванну. И тут застучали в дверь.

— Открой, никак Костя, — сказал Николай, натягивая на себя шерстяной спортивный костюм, подаренный сыном и используемый в качестве домашней одежды, — грозился в шахматы прийти поиграть.

Пришел Куренной. Еще с утра носился по Лесному его «уазик», но Николай на это особого внимания не обращал: такие случаи бывали и раньше; в воскресенье доили на фермах, подвозили корма, сторожа бодрствовали — за всем этим хозяйством требовался присмотр. В былые времена Куренной в такие дни даже гостей иной раз привозил, и тогда Грошев бежал домой к продавщице по поручению начальства.

Нынче он был какой-то и на себя непохожий. Снял полушубок, аккуратно повесил в прихожке, причесал белесые редкие волосы, молча пожал руку Николаю и следом за ним прошел в горницу. Только там, усевшись на скрипнувший под его тяжестью стул, сказал:

— Зашел вот… За последнее время мы с тобой что-то не балакали. Специально завернул.

— Может, поснедаешь, Степан Андреич? — спросил Николай. — Маша нынче вареники стряпала. С вишнею. Десяток банок закрутили с лета, теперь вот балуемся. Сын любит, да что-то в последнее время не приезжает.

— Благодарствую. Сыт. На душе чего-то.

— Ну ладно. А молочка как?

— Молочка можно.

Маша принесла кувшин, полковриги хлеба, тихо ушла. Куренной плеснул в большую эмалированную кружку, закрутил головой:

— Томленое… давно не пробовал.

— Ты с хлебом, с хлебом, Андреич.

Николай подождал, пока Куренной прикончил еду, убрал кувшин на другую сторону стола, смел крошки в газетку, сел напротив.

— Схудал что-то.

— А не схудаешь тут? Сам видишь, как у нас нынче.

— Вижу.

— Радуешься?

— Не то что радуюсь, а давно пора. Оно, конечно, потруднее стало, зато хоть понимаешь, что село жить будет. Вот в этом теперь сомнений ни у кого нет.

— Ну-ну…

— А точно я тебе говорю, Степан Андреич. Вот поглядишь сам, как все образуется. И люди у нас, сам знаешь, неплохие, только за годы целые накопилась привычка к беспорядку… вот прямо-таки привычка и есть. Как что лежит не за изгородью-то, значит, уже бесхозное — тащи прямиком на свой двор. И по работе тоже: навроде свыклись мы с тем, что село к закату идет. Вот все теперь город, а село, оно потом когда-то, через годы пойдет как надо. И уже считали мы, что до конца села-то не десятилетиями, а годами вычислять надо. А тут перемена, и правильная, скажу тебе, перемена. Почему правильная? Да потому, что свои личные дворы росли да богатели, а колхозные — ветром развевались, вот почему. Еще б десяток лет — и растащили б все дочиста.

Куренной усмехнулся:

— Ну, это ты зря… А колхозу нашему все одно конец зрел. Плотина. Народ все одно уезжает: то ли на горку от воды, то ли в город совсем. Не о том говорю, Алексеич. Вот ты скажи: чем труд наш на земле от заводского отличается?

— Так чем же?

— А тем, что гонку в сельском хозяйстве гнать не к чему. Вот я сколько годов председательствую и скажу тебе прямо: турановские порядки мне поперек горла. Понимаю, что надо быстро сделать многое, у него пятилетка одна в запасе, потом деньги снимут. Но тут другое, раньше я знал: человек закреплен за делом, он его выполняет, скажем, навоз возит. Месяц или сколько еще? Зато он при деле и не болтается, а навоз на полях. А теперь что? К восьми наряд. Расписали, кого на ферму, кого на стройку, кого в город. Сегодня навоз один возит, завтра — другой. А с кого спросить? На одну делянку тридцать тонн, а на другую — шиш. А те, что на стройке, все перекуривают, потому что на пересидке они. Сегодня они здесь, а завтра их в другое место кинут. Какое тут дело может быть?