Тембот Керашев - Дорога к счастью

С усаживанием президиума Доготлуко пришлось немало повозиться, потому что избранники скромно уступали друг другу первенство и никто не соглашался сесть первым.

Смешное и упрямое сопротивление оказал Иван.

Соседи подталкивали его, но он упирался.

В конце концов батраки рассердились на него, и один из них даже прикрикнул на Ивана:

— Ты што, сказывся? Иди, сидай сичас же! На то и советська власть, штобы рабочему народу почет был. Иди, сидай, дурень!

Иван вдруг решился, посерьезнел и, поправив на голове свою шапку, с неожиданной солидностью, высокий, угловатый, зашагал к столу президиума.

Этот случай особенно оживил собрание: каждый чувствовал, что восхождение Ивана, ранее самого униженного и самого бесправного человека в ауле, на почетное место в президиуме, — не простая формальность. Ивана провожали в президиум аплодисментами и теплыми сочувственными восклицаниями:

— Иди, иди, Иван, довольно ты ходил в ярме Бехуковых!..

Последней заняла свое место в президиуме Амдехан. Большая абадзехская папаха Карбеча и красная косынка Амдехан оказались рядом. Это послужило предметом теплых шуток собравшихся. Амдехан, поняв причину общего оживления, впервые после своего суда позабыла свою обиду на мужское племя аула и улыбнулась. Но Карбеч в своей торжественной окаменелости был неумолимо строг и молчаливо серьезен.

У Доготлуко было заранее условлено с Амдехан, что вести собрание будет она. Теперь, когда дошло до выполнения председательских обязанностей, она устрашилась. Неуверенно, словно ей приходилось поднимать огромную тяжесть, она встала, замялась на несколько секунд, по-женски стыдливо склонилась над столом, разгладила кумачевую скатерть перед собою и вдруг, словно бросаясь в воду, подняла голову и оглядела собрание. Она увидела перед собою женщин, смотревших, как ей показалось, с укором на ее малодушие, мужчин в напряженном ожидании, и среди них немало таких, которые за этим удивленным напряжением припрятали злорадный смешок, готовый прорваться по первому поводу. Заметила она и Хаджи Бехукова, застывшего в немом изумлении, с раскрытым, как у ворона в знойный полдень, ртом… Амдехан строго сдвинула густые брови, расправила плечи и, гордо выпрямившись, громко и четко выговорила слова, впервые произносимые черкешенкой за всю историю аула:

— Аульское собрание, посвященное великому дню трудящихся всего мира, Первому мая, открываем. Доклад сделает Доготлуко, даем ему слово.

Доготлуко вышел из-за стола и начал свой доклад.

Собрание замерло.

Мхамет, затаив дыхание, с тревогой уставился на Доготлуко. Сердце его леденил страх за друга: «Сможет ли он сказать слово перед всем аулом? А вдруг он скажет слишком острые слова и даст компании Бехукова повод учинить большой халбалык…» Он позабыл обо всем на свете и не заметил даже неприличия того, что выдвинулся из рядов и один стал впереди всех.

Не один Мхамет испытывал такую тревогу. В ауле еще никогда не видели, чтобы один человек, как теперь Доготлуко, стал перед всеми обособленно, да еще на возвышении, и взял бы на себя смелость сказать все слова, которые должны были сказать мудрейшие старики аула. Аульчане привыкли к шумным сходкам, где говорящий чувствует рядом подпирающие его плечи единомышленников. К тому же они все понимали, что слово, которое должен сказать Доготлуко, какое-то большое и особенное слово и что обычное стариковское красноречие с его витиеватостью, с частыми молитвенными упоминаниями аллаха, не подходит для данного дела, что надо найти какие-то новые, приличествующие новизне и величию сегодняшнего торжества особые слова. Но какие должны быть эти новые слова? Сможет ли Доготлуко найти нужные слова? Он ведь всего только их аульный парняга, которого они с малых лет знают, — откуда же он возьмет новые, неведомые им слова и понятия?..

Так думали о Доготлуко только друзья.

Сторонники Бехукова с неменьшим напряжением следили за Доготлуко. Их сердца замирали от подленького злорадного ожидания: «Сейчас он пойдет ко дну, оскандалится перед всем аулом. Так ему и надо, — пусть не отгоняет почтенных стариков и хаджи аула от общественных дел! Пусть не думает, что он умнее всех в ауле! Пусть посмотрит теперь, как трудно проводить аульское собрание без помощи опытных, уважаемых и красноречивых стариков аула…»

Но никто не ожидал, что Доготлуко так умеет плавать, свободно отдаваясь быстрому потоку слов. Он сперва начал неуверенно, но скоро выправился и обрел спокойную четкость. Он как бы забирал весь мир в охапку, и перед его словами расступался мрак неизвестности и таинственности чужеземных стран.

Мхамет облегченно вздохнул, посветлел лицом, с гордостью оглядел собрание и, победоносно выставив правую ногу, вновь уставился влюбленными глазами на говорящего друга.

Большой первомайский джегу был в самом разгаре. Мужчины и женщины оцепили свободное пространство, на котором шли танцы. Скворечья трель гармошки и аплодисменты, приглушенный говор и выкрики, — все это сливалось над джегу, как шум бури и ливня с градом.

По случаю особого торжества на джегу присутствовали и старики, но они стояли обособленно. Перед группой стариков все с той же неподвижной важностью сидел на стуле Карбеч, сурово процеживая дневной свет сквозь густые заросли бровей.

При смене танцующих пар Исхак подозвал к себе джегуако и что-то сказал ему. Джегуако резвыми скачками вернулся внутрь круга, остановил гармониста и, театрально подняв руку, произнес:

— О, благословенный аул! Белолиственные старики, собравшиеся на сегодняшнем торжественном джегу, сочли уместным сказать мне:

«Передовой наш старик, великой чести удостоенный от аула быть избранником на съезд Советов, любимых вождей мудрый лик лицезревший, — аулом уважаемый старик Халяхо, наш ровесник, надеемся, не откажется наше желание исполнить! Его на танце увидеть и сердцем вместе с ним молодость вспомнить желаем мы, старики!» Одобряет ли это аул?

Дружные крики раздались со всех сторон:

— Одобряем, одобряем!

Исхак вывел из группы стариков слегка упирающегося Халяхо. Джегуако подошел, взял Халяхо за руку и почтительно отвел на середину круга.

В этот момент Доготлуко позвал джегуако. Тот подлетел к Доготлуко, выслушал его, театрально нагнув голову, стремительно вернулся в круг и, завладев рукой Халяхо, продолжил свою импровизацию:

— Молодежь, собравшаяся здесь, говорит так:

«В день торжественный, когда джегу начинается с уджи [41] Уджи — общий круговой танец. , когда радостью и весельем мы полны, — в такой день мы хотим, чтобы стар и млад стали рядом в танцах общих и чтобы славные в жизни и борьбе были первыми и в веселье. Из девушек аула одну, первой раскрывшую душу свою сиянию жизни, написавшую вот эти письмена (джегуако указал на лозунг), дочь Устаноковых Нафисет достойной мы считаем танцевать с избранником — почетным стариком». Одобряет ли это аул?