Тембот Керашев - Дорога к счастью

Больше всего Исхак славился как знаток лошадей. О его способности распознавать с первого взгляда достоинства и недостатки лошади рассказывались легенды. Не было еще случая, чтобы лошадь, подготовленная Исхаком, не выигрывала в бегах. Сам Исхак в строжайшей тайне хранил свое искусство и не для всякого брался готовить коня к скачкам, потому что был очень разборчив по отношению к людям.

Увидев вошедшего во двор Исхака, Мхамет удивился, кинулся навстречу гостю и пригласил его войти в дом.

— Нет, спасибо! — сказал Исхак. — Я зашел посмотреть коня, которого ты собираешься пустить на скачках. Конь дома?

— Да, в конюшне стоит… — ответил Мхамет, все еще не веря необыкновенной удаче, какой был для него приход старика.

— Пойдем, покажи мне коня, — по-стариковски повелительно произнес Исхак и тут же направился к конюшне.

По дороге он не упустил случая побранить Мхамета.

— Ты, парень, когда говоришь слово, должен твердо знать, можешь ли ты оправдать обещание! — назидательно сказал он Мхамету. — Узнать хорошего в беге коня не так-то легко, тут требуется особый подход. Я всегда был о тебе хорошего мнения и, услышав о вашем споре, подумал: «Не такой он, чтобы слова на ветер бросать». Но я не видел у тебя такого коня, за которого можно было бы держать спор.

Войдя в конюшню, Исхак замолчал и внимательно осмотрел чалого.

— Конь как будто годится для дальнего бега, — пробормотал он как бы про себя. — Подведи-ка его к свету, сын мой.

— Может быть, вывести во двор? — предложил Мхамет.

— Нет, во двор не надо…

Исхак долго возился с чалым. Бормоча что-то про себя, он оскаливал коню зубы, ощупывал грудь, шею, мял бока, заглядывал под пах, зажимал ноздри коня и проверял, сколько времени он спокойно простоит без дыхания. Отходил, пристально всматривался издали, еще раз подходил и неуловимо быстрым движением растопыренных пальцев делал какие-то измерения шеи, головы, спины.

Все это время Мхамет стоял молча и любовался тем вдохновением, с которым старик осматривал коня. Исхак весь преобразился. Величавая стариковская невозмутимость слетела с него, он оживился, и глаза его засветились молодым огнем. С ловкостью и силой, которым мог бы позавидовать молодой человек, он ворочал коня, как хотел, — поднимал ноги, брал за хвост и, проверяя устойчивость коня, легко сдвигал огромную тушу с места, Мхамет был свидетелем подлинного вдохновения в любимом труде, вечно юном и всегда обаятельном. И он не решался нарушить ни одним замечанием торжественности этих минут.

Наконец Исхак окончил осмотр. Глубоко вздохнув, он выпрямился и вновь обрел свое величавое спокойствие.

— Да, чалый обладает силой бега, — важно объявил он. — Я полагал, что ты сгоряча вступил в спор, но, оказывается, ты разбираешься в конях. Чалого стоит пустить на бега, но показать свои достоинства он сможет только на дальнем заезде. Ноги и грудь хороши, но конь сильно измотан работой. До скачек остался небольшой срок и подготовить его по-настоящему нельзя. С твоим конем можно выиграть только в забеге на большое расстояние.

Исхак еще раз обернулся к чалому и, соображая что-то, добавил:

— Вот что. Коня своего ты будешь готовить так, как я укажу. Условие такое: ты ни одним словом не обмолвишься и никому не скажешь о приемах, которые я тебе укажу.

Исхак ушел, так и не согласившись зайти в дом. Перед уходом он внушительно предупредил Мхамета:

— Будь бдителен, сын мой! Стереги коня и днем и ночью, не допускай в конюшню врагов под видом любопытных. Ты и не знаешь, на какую подлость способны люди с нечистой совестью. Особенно остерегайся своего соседа Хаджи Бехукова… А конь Измаила… — Старик умолк и задумался. — Ну, мы это увидим!.. — загадочно добавил он и удалился.

Мхамет настолько был изумлен неожиданным участием Исхака к исходу его пари с Измаилом, что даже позабыл поблагодарить старика. Проводив его, он долго в растерянной задумчивости стоял у ворот.

Кроме этого обстоятельства, то есть тайного участия Исхака в споре между Мхаметом и Измаилом, — все, о чем оповещал глашатай, было уже давно известно аулу.

Но неслыханно новое в том, что сказал глашатай, заключалось в приглашении на аульский сход женщин. Впервые аул услышал из уст глашатая упоминание о женщинах. Слова эти, как камни, брошенные в устоявшуюся гладь пруда, упали в аул и первый круг недоумения и возмущения подняли в душе Карбеча.

— Зачем же это женщин зовут на аульский сход?! — сказал он и изобличающе посмотрел на Халяхо, словно считал его виновником этой неслыханной затеи.

— Это, наверное, о девицах идет речь, о девицах, которых приглашают завтра на джегу, — попытался вывернуться Халяхо, а сам с неудовольствием подумал: «Это Доготлуко виноват, что глашатай кликнул именно такие слова. Я же говорил ему, что нельзя так, сразу…»

Когда весеннее солнце поднялось на высоту двух верб, аул был уже в сборе. Опоздавшие, торопливо охорашиваясь на ходу, спешили к аулсовету. Двор аулсовета гудел, как потревоженный улей. Шум трещоток, гул аплодисментов, замысловатая трель гармошки доносились оттуда. Молодежь, не дожидаясь торжественного собрания, открыла уже джегу, и парни кружились на носках, встопорщивая подолы черкесок.

В углу, между боковой стеной аулсовета и изгородью, как пугливое стадо туров, сгрудилась небольшая группа женщин. Присутствие их стоило Доготлуко и комсомольцам немалых трудов.

Скрестив руки, будто в знак вечной своей покорности судьбе, они робко поглядывали на счастливую, беспечно танцующую молодежь и с грустным укором прислушивались к песням: сколько девичьих грез, навеянных музыкой этих песен, оказались призрачными, сколько тайных порывов сердца, взлелеянных под эти звуки, похоронено, сколько чаяний и надежд оказались обманутыми…

В группе женщин стояла Дарихан, — прямая, угловато-высокая, суровая, как старый опытный вожак стада. Но настоящим вожаком была, конечно, Амдехан.

После памятного суда стариков она в отчаянии рванулась за помощью к советскому суду. Заявлению, составленному Биболэтом, был дан ход. Суд не только признал ее право на развод, но и присудил ей долю имущества. Старикам было вынесено общественное порицание. Но старики все же не угомонились: кое-кто из них даже грозил ей, что «в ауле не потерпят такую бессовестную женщину и придушат ее, как собаку!» Амдехан пригрозила им советским судом. Но в каждом шорохе темной ночи ей стала мерещиться злодейская месть. В смертельном страхе она ночами покидала утлый домик старой матери и ночевала в чужих домах. Зачастила в аулсовет с жалобой на преследование, на травлю.

Встретив со стороны председателя, ставленника кулаков, явную неприязнь, она кинулась в комсомольскую ячейку и постепенно сдружилась с комсомольцами, обретя в их поддержке силу и спокойствие. Под влиянием Доготлуко она стала первой активисткой аула, притом чрезвычайно деятельной. Ей хотелось поскорее перевернуть этот проклятый старый мир, в котором так тяжко жилось женщинам. И она начала борьбу с тем злом, от которого столько страдала сама, начала с защиты женщин от произвола мужчин. Изведанной дорожкой она носила в советский суд чужие, но ставшие ей близкими, жалобы. Все чаще наседала она на толстокожего председателя, все чаще прибегала за содействием к Доготлуко. Постепенно Амдехан стала грозой мужей и защитой женщин. Теперь она стояла в толпе женщин, как наседка, готовая защитить своих птенцов от нападений коршуна. Принаряженная, в красной косынке, она метала сердитые взгляды в сторону стариков, которые сидели разбросанными кучками на площади перед аулсоветом.