Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

Он, казалось, особенно ненавидел церковников.

— Кому же еще?

— Кому? Кадило твое холодное, а зло от него большое.

— Одна Ольга Агафангеловна! Она одна, — уверял Поленов.

За неделю до того в Совет, когда там заседал президиум, явилась группа школьников. Школьники подошли к столу президиума и остановились.

— Чего вам, ребята?

Тогда ребята встали перед комиссаром продовольствия и сказали хором:

— Мы к тебе.

— Зачем?

Ребята стали бросать в него кусками хлеба. Тяжелые, как камни, куски, в которых дуранды было куда больше, чем хлеба, со стуком падали на стол. Дети плевали им вдогонку.

— Какой хлеб выдаешь! — кричали дети.

За столом президиума не сразу нашлись.

— Говори, кто подучил вас! — Брахин схватил одного школьника за воротник. — Говори, не то в тюрьму отправлю.

Курьер пошел за родителями. Дети сидели на диване, болтали ногами, гримасничали, чтобы обратить на себя внимание. Но заседание шло своим чередом.

Через полчаса пришли родители, президиум Совета стал выяснять с ними, кто же подослал детей.

— Вы понимаете, дуры, чем это пахнет? — Брахин грозил костлявым пальцем. — Тюрягой!

— Разве мы такое могли! — женщины ожесточенно отрицали свою вину. — Чтоб своих ребят посылать на такое дело! Враги мы, что ли?

— А сами на меня кричали, — вспомнил комиссар продовольствия.

— Что ж, на тебя и покричать нельзя? Безгрешный ты?

— Корзинкой на меня махали…

— Ну, и корзинкой… А ребят в такое дело тащить не будем. Манька, кто научил?

Ребята смеялись, потом перешли в рев. Манька, плача, ответила:

— Ольга Яга.

Узналось, что подучила старая учительница, Ольга Агафангеловна, которую дети звали «Ольга Яга». Она насобирала кусков хлеба с дурандой, раздала их детям, точно рассказала, в кого надо бросать кусками, приговаривая: «Сам-то семгу лопаешь и лакаешь шампанское». Но дети забыли новые для них слова.

Давно знали Ольгу Агафангеловну, старую поповну. Лет двадцать учила она в церковной школе. Учились у нее и те, кто заседал теперь в Совете. Два года назад, после Февраля, еще у Реполова требовали, чтобы эта «учительша не ставила ребят на колени». При Керенском старая поповна стала почитательницей Пасхалова и водила народ в его церковный клуб, что за оградой собора. Когда Дунин принимал поселок, поговаривали о том, что надо выгнать Ольгу Агафангеловну из школы, но забыли. Ходили слухи, что по вечерам она собирает детей у себя, что Пасхалов, а если он в отъезде, то Поленов тайком учат ребят катехизису. Опять хотели проверить и выгнать Ольгу Агафангеловну и опять забыли — подошли тяжелые заботы. А тут и старая поповна как будто стала другой. Перед первой годовщиной Октября она украшала с ребятами школу гирляндами из веток елки, учила ребят петь «Интернационал», подыгрывая хору на жиденькой скрипке. Она, казалось, с увлечением дирижировала смычком, забывая поправить растрепавшиеся космы, и покрывала детские голоса дребезжащим старушечьим дискантом. И в день годовщины Октября она прошла с ребятами мимо трибуны под песню.

После ухода ребят и родителей в президиуме помолчали. Каждый что-то думал про себя.

— Вот что, — сказал комиссар продовольствия, — дайте мне другую работу. Не могу я больше по продовольствию.

— Но, но! Разразился. Деликатный, — пробурчал Брахин.

— Не в тебя кусками бросали. Думаешь, легко это…

— Н-да, нелегко, конечно, но держись. Молодой — так учись у нас. — Брахина что-то томило.

Он чувствовал, что не так говорил с голодными женщинами, но не признавался в этом себе. Брахин и мысли не мог допустить, чтобы в чем-нибудь он оказался неправым.

Прошло несколько дней с тех пор, как на темной улице Дунину встретился тоскующий Чебаков. Очухавшись, Чебаков прибежал к нему и смущенно говорил:

— Нагородил я тебе тогда. Ты забудь…

Но Чебаков решительно отрицал, будто был пьян:

— До пьяна мне далеко было. Так… хвативши шел, а это, сам знаешь, не то.

— Ладно, я забуду, а ты иди-ка на недельку в санаторий, — предложил Дунин.

— Куда это?

— На поправку. Сохранять вас, старых, будем, а то… тавот со слезинкой. Ты что сегодня ел?

— Как все — жареной водички.

— Бери записку.

План созрел на партийном комитете. Долго обсуждали вопрос о том, как поддержать и сохранить ослабевших. Пошли на совет к доктору Сухину и не сразу могли точно определить свой вопрос.

— Орест Сергеич, ну сколько надо дать человеку, чтобы он хоть мало-мало опять в силу вошел? — спрашивал Дунин.

— Чтобы крепче был, — добавлял Воробьев, — хоть на время.

— А потом, как ослабнет, опять его укрепить.

Сухин не переспрашивал, чтобы не подчеркнуть неуклюжую форму вопроса. Он угадывал мысли пришедших.

— Главное — это жиры.

— Жиры, — безнадежно откликался комиссар продовольствия. — Ну где их достать?

— Прошу минуточку обождать, — сказал Орест Сергеевич. — И обождать, извините, в темноте.

Доктор взял со стола лампу и задумчиво улыбнулся ей. Лампа была старая, с синим жестяным абажуром, который поднимается и опускается на железном столбике. Абажур был весь исчерчен перочинным ножичком — алгебраические формулы, треугольники, смешная рожица и латинское слово. С этой лампой на столе готовил уроки сын Ореста Сергеевича. Сын теперь там же, где рабочие помоложе, — на фронте.

В раскрытую дверь они видели, как Сухин, кутаясь в черное, столько лет знакомое поселку пальто, перебирает на полке бумаги. Президиум партийного комитета, президиум городского Совета ожидали в молчании. Изменился Орест Сергеевич, очень изменился с тех пор, как советовал, бывало, рабочему: «От сорока болезней, друг, прими сороковочку», — с тех пор, как спрашивал Башкирцева, сказано ли у Маркса о том, что в обществе будущего прекратятся эпидемии и не останется неизлечимых болезней. Он сгорбился и стал тише, и вовсе не слышно прежних шуток, порою таких колючих, что больной, незнакомый с доктором Сухиным, мог подумать — недобрый это человек.

— Вот, — сказал Сухин, возвращаясь, — видите, табличка. Тут указано, сколько содержится жиров в разных продуктах. Сметана — 17 процентов. Масло сливочное — 85 процентов…

— Ого! А картофель?

— 1,4 процента.

— Та-ак… Хлеб? — спрашивает комиссар продовольствия.

— В среднем 1,7 процента.

— Н-да…

— Я тут одной работкой занялся, — как бы неохотно начал Сухин. — Может быть, следует повысить питательность хлеба. Я слыхал, вы ожидаете рыбу?

— Да, везут, но немного.

— Рыбу, соответственно обработав, использовав и потроха, и кости, надо замешивать в хлеб. Питательность сильно повышается, только хлеб невкусный, вроде колобка.

— Колобок, когда свежий, ничего.

— Так как же, Орест Сергеич, человека укрепить? — спросил Дунин. — Надо старикам нашим помочь. Замечательный народ. Верные наши люди. А мастера какие! Все умеют.