Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

Этой томительно тянувшейся, хотя и близкой, дорогой Дунин часто по делам завода ездил в город. Иногда он брал на помощь гармониста Леньку. Ленька, чтобы не было скучно в поезде, возил гармонь. В промерзшем вагоне он наигрывал польку-бабочку, и люди, согреваясь, постукивали в такт ногами. Вагоны ходили невероятно переполненные. Но для Леньки всегда оказывалось место. Его гармонь знали на линии.

— Гармонист! — кричал ему старый крестьянин. — Садись тут!

Он держал с собой вилы, как свечу, рядом с ним было свободно — боялись напороться.

Красноармеец, ехавший в отпуск, хлопал Леньку по плечу и предлагал:

— Сыграл бы ты «Горы Урала, я вас вижу вновь, политые кровью красных удальцов». Знаешь?

Красноармеец подтягивал:

«…наш комиссар любимый по фронту проехал, сомнем, ребята, белых, не страшна смерть, вскричал».

— Ну да! — доносилось из угла. — Комиссары верхом не ездят.

— Наш умеет, — не очень уверенно возражал красноармеец.

Он развязывал вещевой мешок и предлагал Леньке большой кусок серого сахару.

— Чего там горы Урала! — кричал старый крестьянин. — Нашу новгородскую знаешь — «Вечор поздно из лесочка…»?

Ленька играл и это.

— Сахара у меня нет, — говорил старик, — не наменял. Вот вилы добыл вместо сахара. А хочешь репы пареной? Осталась. Хороша репа, зимняя, сладкая, что твой ананас.

— А что такое ананас? — Ленька не знал.

— Барское кушанье.

В городе Дунин и Ленька ходили по учреждениям, Ленька — с гармонью через плечо, Дунин — с огромным брезентовым портфелем. Иногда он посылал Леньку на склады.

Учреждений становилось больше от приезда до приезда, и между ними блуждали важные дела завода. Каждый раз оказывалось, что Дунину надо обращаться в какие-то новые места, к людям, которых раньше не знал. Учреждения все время переезжали из дома в дом, с одного этажа на другой. У подъезда стояли ломовые подводы, на них нагружали перевязанные бечевкой канцелярские дела, пишущие машинки, и сотрудница, накинув на плечи легкое пальтецо, хлопотливо указывала, что куда положить, а иногда и плакала от бессилия совладать с суматохой. Завхозы, всегда почему-то одетые в военную форму, прикрепляли номерки к стульям. Грузчики тащили по лестнице тяжеленные, шкафы прошлого века и орали простуженными голосами: «Зашибе-ем».

За столами сидели женщины совсем не конторского вида. Голод крепко потрепал их. Одеты они были грязно и неряшливо, но причесаны чопорно, вроде прежних дам. Совсем молодые девушки, пересмеиваясь, стайками бегали по лестницам. В коридорах их ждали пожилые женщины, должно быть матери, с рыночными корзинками в руках. Эти приходили узнать, не выдают ли чего съедобного в учрежденческой лавке.

Каждый раз к приезду Дунина на вывесках появлялись новые, многосложные названия, каждый слог заключал в себе целое слово, а то и два, и нелегко было разобрать это.

Но особенно сердило Дунина то, что уж слишком много ответственных работников встречал он здесь. Он легко различал среди них чужих людей. Откуда вдруг они взялись? Год тому назад духу ихнего не было в этих комнатах. Они бастовали, отсиживались дома, запутав на службе дела. Они тайком получали жалованье от старых хозяев, ждали их возвращения. Потом, когда вполне убедились, что без работы не получишь и четверки хлеба, когда узнали, что кого-то из них погнали на уборку огородов, на резку торфа, потащились в старые служебные дома. Теперь многие спешно меняли обличье. Оделись во френч, раздобыли высокие сапоги. Новый хозяин еще слаб был в конторских делах, они же эти дела знали до тонкости. Они могли путать на пользу себе, представлять пустяковое неотложным. Появились дощечки на дверях: «Без доклада не входить». Сначала Дунин пытался терпеливо объяснять секретарям свои дела, но скоро, — когда, запутавшись в названиях и в адресах, блуждал по коридорам, когда возле кабинетов приходилось подолгу ждать без толку, — начал ругаться. У него завелись враги среди этих людей, они задерживали дела, выдвигали неожиданные возражения. Филипп хорошо видел, что это пустые, хотя и ловкие, слова, но ловких слов для ответа не находил и ругался еще крепче.

— Откуда вы знаете, товарищ, что на этом заводе есть фары? — важно спрашивал один из таких администраторов. — Я не знаю, а вы знаете. Может быть, вам известно, что там мазут есть? Сообщите нам, пожалуйста, будем очень благодарны.

— Запросить-то можно…

— А мы против излишней бумажной переписки.

— Так позвонить хотя бы.

— Звонил, выясняют.

— И долго будут выяснять?

На него смотрели так, словно он задал неприличный вопрос.

Ну как такому объяснить, что совещательная печурка многое знает, и знает наверняка? Не поймет.

— Шеллак! — уверенно продолжал администратор. — Все просят шеллак. Выдаем в случае крайней необходимости.

— А броневик не крайняя необходимость?

— Вы акт составили, что новый клей не держит прокладку. Мало акт составить! Мы пришлем комиссию проверить.

Сколько раз Дунин бегал по этим комнатам, для того чтобы дотолковаться насчет Мигалкина. Тут-то и взяли Мигалкина на какой-то особый учет. Теперь не могли найти списков этого учета и вовсе забыли, что́ это был за учет. Даже стали спорить, что списков и не было. Но Мигалкин, аккуратный человек, показал бумажку со штемпелем этого самого учреждения.

— Ленину телеграмму пошлю! Ленину! — обещал Дунин.

И вдруг очень быстро все разрешилось. Тотчас составили бумажку, что Мигалкину и всей его партии разрешается вернуться на прежний завод.

— Не подумайте, товарищ, что вы меня испугали телеграммой, — говорил администратор, подписывая долгожданную бумажку. — Просто я…

На этот раз у него не хватило ловких слов.

«Как мне с ними разговаривать? — уныло раздумывал Дунин, бродя по огромному дому, пересеченному прокуренными полутемными коридорами. — Как их толкать?»

Заведующий отделом отказался сам разбирать вопрос о тоненьких карандашиках («Ерунда какая!») и отослал к сотрудникам. Те долго удивлялись, почему нужны именно тоненькие карандашики. Не прихоть ли? Очень не хотелось им рассказывать, что есть на заводе тяжелобольной инженер, у которого почти парализована рука, что его пальцы в силах держать только тоненький карандашик.

На двери одной комнаты Дунин увидел удивительную надпись: «Вали без доклада». Ну как было не узнать, кто же сидит за дверью!

— Мучаешься? Плутаешь? — так встретили Дунина.

Перед ним сидел такой же, как он, недавний рабочий. На нем мягкая старомодная фуражка синего сукна. Один глаз у него чуть подергивается, будто подмигивает. На столе стоял монументальный чернильный прибор из мрамора и груда ведомостей. Он что-то выводил на ведомостях цветным карандашом.