Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

Часто ремонтники, приступая к работе, поражались:

— Ребята, ну как он ходил? Золотников у него нет.

— Водомерного стекла нет. Как же машинист обходился? Это не машина, а пожалуйте на тот свет.

— Потрудился, сивка…

— Машинисты пошли отчаянные…

— Теперь все отчаянные. Без этого не проживешь.

— И еще долго будем отчаянные. Такая наша линия.

На паровозах ремонтники различали следы опасных трудов во всех концах нашей страны. Тендер пробит пулями. Осколок гранаты угодил в тележку. Краска сошла струпьями. Подшипники сгорели. Но по наружной стенке котла, криво и наспех наведенная, шла грозная надпись: «Гибель своре белых бандитов», и на дверце под дымогарной трубой была нарисована пятиконечная звезда. А соседний паровоз все еще носит знаки короткой власти Скоропадского. На стенке под окошком машиниста написано: «Запорожьска». Хотя бы такой надписью гетман хотел убедить легковерных, что он и впрямь управляет особым государством, которое отделено от Москвы нерушимой границей.

И вот все эти паровозы, перетрудившиеся, подбитые, ждут на Устьевском заводе своей очереди. За воротами их встретит цеховой совет — никем не назначенные люди, которые помогают заводу и стране. Вечером они осмотрят все уголки машины, засунут электрическую лампу в лаз, засунут голову в топку. И пойдут возле совещательной печурки споры, в какой срок можно будет обратно выпустить на дорогу тяжело искалеченную машину.

И вот окончилась эта работа.

— Неужели же мы все-таки добили ее? — сам себя спросил Дунин. — И времени-то как мало было. Глазам Не верю.

На заводе остались только такие паровозы, которые уже нельзя было починить.

— И я себе не верю, — подхватил Чебаков. — Для такого дня не мешало бы, знаешь, Филипп Иваныч, того…

— Не проси, не дам. — Дунин понял его с полуслова, он, взглянув в просящие глаза старика, рассмеялся и махнул рукой. — Ладно, вот записка в кладовую. На мне ответ.

Принесли с полманерки спирта. Разводить водой не стали.

Чебаков вынул припасенную селедку, маленькую, ржавую, высохшую, в газетной бумаге.

— Селедкины мощи, — заметил Мигалкин.

— Ну-ну, не баре.

Старик вынул кусок хлеба, разделил на всех, вынул две луковицы.

А Дунин отвернулся. Непонятное волнение охватило его. Клубок подкатился к горлу.

— Что же ты, начальник? — Мигалкин тронул его за локоть, протянул стаканчик.

Дунин жестом отказался.

— Не пьет он, не пьет! — и огорченно, и восторженно отозвался Чебаков. — Такой он уродился. Помню, в старое время разве только стопку пива… Ну, с окончанием!

Старик крякнул, помотал головой, вытер обожженные спиртом губы, смахнул слезинку и, слегка пошатываясь, побрел в жалких, стоптанных валенках. Отойдя поодаль, он обернулся и озорно крикнул:

— Начальник! Филипп Иваныч! Ежели Брахин язвить будет, я скажу: мы с большого дела пили, разок по маленькой, а не попусту. Не паразиты.

Он словно угадал мысли Дунина. Солидный Мигалкин нацедил со дна манерки еще с четверть стакана, выпил и спросил:

— Что же дальше будем делать, начальник?

Спустя три дня Дунин, и Волчок, и еще двое устьевцев сидели в кремлевском кабинете. Они доказывали, что завод и теперь может брать на себя большие заказы, нужны только деньги и уголь… Ну, и картошка. Хлеба они не просили. Дунин с азартом говорил, что можно пустить все тридцать шесть цехов.

Густой голос спросил:

— Неужели все тридцать шесть? Мне, откровенно говоря, не верится. Нет сейчас завода, на котором работали бы все цехи.

— Хоть и не все тридцать шесть, товарищ Свердлов, — несколько менее уверенно ответил Дунин, — но за главные ручаемся.

— Допустим. — Свердлов приподнялся, натянув на плечи сползшее пальто, его знобило. — Возьмем на выборку один цех. Какой взять?

— Какой хотите, товарищ Свердлов.

— Вы говорили про трубную. Важный цех. Можете и его пустить?

— Можно, если прокат пойдет, а то мало заготовок.

— Сколько же у вас осталось хороших рабочих из трубной?

Дунин справился по записной книжке.

— Постоянных человек шестнадцать.

— Так с шестнадцатью пустить?

— Костячок. У нас сотня верных адресов. Знаем, куда люди делись. Один стан пока пустим. Остальные люди вернутся, как услышат. Они только и ждут.

— А инженеры?

— Совсем мало. И какие-то они равнодушные.

— Что это значит?

— Да как сказать. Если спросить их, ответят, не всегда понятно, но ответят. Но чтобы сами пришли — не бывает так.

Но это не удовлетворило Свердлова.

— Что же, места они своего не нашли или не ищут?

— Не чувствуется, чтобы искали.

— И все такие?

— Один — другой.

— Всюду так. И этот один, о котором вы сказали, товарищ Дунин, вероятно, дорогого стоит.

— Именно так.

— Зато остальным я бы от ворот поворот, — вставил Волчок.

— И это всюду можно услышать, — Свердлов с интересом посмотрел на него. — Только неправильно предлагать им сейчас от ворот поворот.

— Как же неправильно? — Волчок вскочил, несмотря на предостерегающий взгляд Дунина. — Известно же, кто не с нами, тот против нас.

— Верно, но это — предупреждение. Оно особенно хорошо звучит в поэзии или на плакате. А в практике надо добиваться того, чтобы они были с нами.

Но Волчок не сдавался:

— А если это такие, которых враг уже потянул к себе?

— Бывает, что потянет и по нашему недосмотру. Так надо такого назад перетянуть, если стоящий человек, «Кто не с нами, тот против нас», — повторил Свердлов. — Святая правда. Мы без нее и жить теперь не можем. Но, — он посмотрел на стенные старинные часы, — сейчас десять минут первого, или, как стали говорить, двенадцать десять. Так вот, если сегодня на двенадцать десять человек не с нами, то это еще не значит, что завтра к этому времени он не будет с нами. И таким образом, по вашему мнению, товарищ Савельев, ему надо показать от ворот поворот. Это чересчур просто, а потому и ложно. Мы ни в чем не должны уступать врагам и, конечно, не можем уступать таких людей, которые еще должны найти себя. Вы должны всюду, где это возможно, ускорять этот процесс — на то вы и большевики. Это и есть партийный подход. А мгновенный от ворот поворот — так можно усилить кадры врага и многих задержать в равнодушии.

Всем казалось, что Свердлов говорит спокойно. Он и оставался совершенно спокойным. И только Дунин каким-то особым чувством старого партийца уловил, что он взволнован, но не выдает своего волнения.

— Никем нельзя бросаться, а особенно инженерами.

Свердлов прошелся по кабинету и остановился возле Волчка. На Диму смотрели глаза и добрые, и строгие, и усталые.

— Думаю, что старые рабочие спецеедством не грешат.

— Конечно, — откликнулся Дунин.

— А почему?

— Да ведь старики умеют разбираться в людях. Видели они на своем веку разных инженеров.