Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Должен, Родион Степаныч. И отдать покуда не хватает.

— За что же?

— Думаю так. Никто не мог нас разобрать с Тавиевым да с Ноткевичем, кроме как вы. Сказали — не отдавай, мы и не отдали. На это у нас характера хватило. А на все прочее… что в комитете у вас говорят: генералов скинуть, Керенского, самим заводами заправлять — нет у меня такой смелости. Не рано ли оно? Не мало ли ума на это? Говоришь ты — верю тебе больше, чем Модестычу верю, ты родней, а кончил ты говорить — я и сомневаюсь…

— Нет, ум тут большой, — перебивает Корзунов. — Вот пришел Буров раз ко мне домой, час посидел, и у меня в доме ума прибавилось. Вчера ночью сквозь сон слышу, что не спит моя Федора Кондратьевна, ворочается. Я глаза приоткрыл. Тихонько это встает она, дунула на две лампадки и сама себе: «Одной хватит», говорит. Утром мы встали — одна и горит. Федора Кондратьевна и говорит: «Погасли две — ну и ладно, одной хватит, а то расход большой. Бог не осердится».

Корзунов оживился:

— Это что! Подумать только. Если бы раньше так дочка принесла ребенка, незамужняя, что бы с ней сделали! Страшно! Бог да святые нас хуже царей жали, душу жали. Тысячу лет! И вот в один день моя Федора Кондратьевна за ум взялась! Это большое дело, что она две лампадки погасила, ей-богу, большое. Это, брат…

Он не нашелся досказать, а только назидательно поднял палец и вдруг неожиданно прибавил:

— Вывеску я вам новую напишу. Ходить к вам буду.

А Бондарев сидел невеселый и вздыхал. Он протянул Бурову картонный квадратик.

— Так, — Родион прочел. — Значит, на семейный вечер зовет меня Модестыч. Значит, за буфетом свинина и коньяк и Бондарев с красным бантом на груди наливает в рюмки.

Бондарев развел руками.

— Некрасиво получается, Бондарев. Отдай назад. И сам бы ты ушел из буфетчиков.

Встретив на другой день Бурова, Модестыч подержал его с минуту за пуговицу.

— Я п-потому вас приглашал, что хотел сговориться об одном деле.

— Можно и здесь, если дело стоит того.

— Д-да, можно и здесь.

Вид у Козловского был уверенный.

— З-завтра я еду говорить насчет этой новой сотни. П-приглашаю вашего представителя. Вы убедитесь, что мы что-нибудь значим в г-государстве.

Убеждаться поехал Дунин, человек любопытный, любитель острых зрелищ.

Он всю дорогу молчал, чтобы не сердить Козловского, но у Зимнего дворца не выдержал:

— А где ж тут он помещается?

— Он? Александр Федорович? В левом крыле.

— Ишь ты, хоть и во дворце царском, а все-таки в левом крыле.

Они шли по ковровой лестнице мимо гобеленов. Сверху донизу по стене висели портреты полководцев — одни опирались на эфес, другие не опирались, в париках, без париков. За ними — на горизонте пожарища рвущиеся ядра и сквозь дым солдаты и штыки. По углам стояла потемневшая бронза. На другой площадке рядом с огромной фарфоровой вазой, которую обвивал зеленый дракон (подарок богдыхана), задрала ствол вверх настоящая пушка, не очень старая.

— Ее зачем же притащили сюда? — удивился Дунин.

Старый служитель в ливрее, в белых чулках и войлочных туфлях нехотя ответил:

— Подарок прусского принца императору Александру Второму.

Дунин обратил внимание на то, что стена сверху и потолок были закопчены дочерна.

— От взрыва, — все так же нехотя объяснил служитель. — Давно уже это случилось.

— А… тут, значит, Халтурин мину вел? — оживился Дунин. — Где ж царь-то был в это время?

— Император с принцем прусским шли к столу и остановились вон там. — Старческий палец показал вглубь направо.

— Не дошел, значит? — с сожалением сказал Дунин. — Сорок лет не могли отремонтировать, а туда же, страной правили.

— Оставили как напоминание, — строго поправил старик.

Служитель с презрением смотрел на Дунина, — таких людей здесь еще не бывало. Старик зевнул. Ночью ему не пришлось спать. Министр-председатель водил по дворцу американского корреспондента, а старик должен был рассказывать, где тут и как жили три последние царя и их жены. Министр переводил на французский язык, и у него не ладилось. Американец записывал до утра. Старик очень устал, — его не радовали даже щедрые чаевые.

Вступили в комнаты правительства. Писаря, щеголеватее, чем в других местах, стриженные под бобрик, стучали на машинках. Носились курьеры с портфелями, окованными медью. До полу спускались карты фронтов. По картам ползали мухи. Фронт проходил беспорядочной вогнутой линией флажков. Можно было понять, что передвигали их неаккуратно.

Ординарец равнодушно провел их в большую приемную. Козловский и Дунин поместились возле окна. На них глядели с удивлением. Козловский был в потертой тужурке, из-под которой выбились кисти пояса, — он словно явился во дворец прямо из подпольного студенческого кружка, Дунин — в кургузом пиджачке. Козловский потупился и молчал, Дунин весело оглядывал комнату. К ним подошел дежурный генерал.

— Благоволите сообщить, по какому делу к министру-председателю?

— Я у-условился п-по телефону… Обо мне известно.

В золоченых креслах ждало человек десять. Ждал человек лет сорока в пенсне, в полувоенной одежде. Брюшко явно мешало молодцеватому виду, который он старался сохранять. Он торопливо просматривал свой дорожный блокнот.

— Комиссар Керенского, — вполголоса определил Дунин. — Уговариватель.

Грузного человека с соломенной квадратной бородкой он определил так:

— Из первейших акул. Насчет прогрессивного налога пришел торговаться. Будет говорить, что теперь дорого платят нам, рабочим. Вот проверить бы его счет, сколько миллионов скрыл от налога.

А остальные — иностранный генерал, сидевший отчужденно, как только мог, русский генерал, крупный чиновник из министерства.

— Одного Березовского не хватает, — сказал Дунин.

Дежурный генерал наклонялся к очередному посетителю.

— Министр-председатель вас просит.

Приоткрывалась глухая парчовая портьера, за которой не слышно было шагов.

Время шло и шло. За открытым окном была видна Нева. Доносились звонки трамваев.

— Не пустят нас за занавеску. Все генералов пускают. — Дунин зевнул. — Да вот этого, что насчет прогрессивного налога…

— За этой занавеской, — сердито перебил его Козловский, — Романовых лишили права выбирать в Учредительное собрание.

— Н-да, для этого большая смелость требовалась, — протянул Дунин.

Козловский нервно пощипывал кисти пояса. Часа через два дежурный генерал, остановившись на ходу, сообщил Козловскому:

— У министра-председателя начинается экстренное заседание.

По лестницам летели совсем юные адъютанты. Они кричали петушиными голосами:

— Машину Наштасева пода-ай! — хотя машина и без того стояла у крыльца.

— Наштасев? Что это такое? — сам себя спросил Дунин.